Собрание сочинений

– Все перешли на тёмную сторону. Сплошные званые ужины, свежие цветы и прочее дерьмо. И дети. Народ заводит детей. Виви беременна, так что от них теперь тоже уже несколько месяцев ничего не слышно. Канули в чёрную дыру семейной жизни. – Густав, щурясь, подозрительно смотрел на Мартина сквозь сигаретный дым, как на потенциального предателя. Дети, по словам Густава, вызывают у него стресс. Исключение только Ракель – «умный и эмоциональный человек».

Другой темой, к которой он то и дело возвращался, были города – тот, в котором он родился, и тот, в котором он живёт. «Гётеборг» – «выплёвывал» он с нарочитым произношением портового рабочего. Весь этот «маленький Лондон» не более чем эвфемизм для дыры, построенной на глине. А чемпионат мира по лёгкой атлетике – задокументированный комплекс неполноценности. Авенин – насмешка над главной улицей. У людей отсутствует стиль. Клубная жизнь убога и неинтересна. Искусство чахнет в этой провинциальной топи. Праздник города – печальная вакханалия обитателей Партилле [182]. Кубок Готия [183] – единственное важное международное мероприятие – то есть действительно важное для всех детей среднего школьного возраста в мире.

– Вам тоже надо отсюда уехать, – говорил он, вытряхивая из пачки очередную сигарету. – Кто открывает издательство в Гётеборге? Это то же самое, что предлагать устрицы на матче IFK [184].

– Сесилии кажется, что это будет слишком близко к её родителям, – сказал Мартин.

На самом деле они даже ни разу это не обсуждали. Но по мере роста промилле Густава начало кренить к противоположному полюсу. В Стокгольме, заявлял он, стряхивая пепел мимо пепельницы, полно народу, которому ты интересен, только если ты что-то из себя представляешь. А если ты просто сидишь в парке на скамейке, тебя даже взглядом не удостоят. Чуть расслабишься в метро, и тут же получишь в спину локтем. Все нервные, галеристы снобы, настоящих друзей нет.

– А тут, конечно, всё по-другому, – сказал Мартин.

– Тут, во всяком случае, живут настоящие люди, – провозгласил Густав, и его голос сорвался. – Реальные люди. Я действительно так считаю.

– Что ж, возвращайся.

– Я думал пожить какое-то время в Берлине. Или Лондоне. Нет, чёрт. Сколько мы тут сидим? Ещё только одиннадцать? Куда мы пойдём?

– Мне, наверное, пора… – Мартин не был уверен, сколько из стоявших на столе кружек выпил он. Перед ними постоянно появлялись новые.

– Ты не можешь меня сейчас бросить! Время детское, Мартин!

– Я не знаю…

– Пойдём. Подумай о рутине. Подумай о своей уходящей молодости.

– Да, но я что-то очень устал…

– «Вальвет» – это антитеза усталости.

– Ты уверен, что он ещё есть?

– Ты это у меня спрашиваешь? Мартин, я разочарован. Кто из нас живёт в этом городе, а?

Размашистыми шагами они шествовали по Линнегатан, и им казалось, что всё почти как раньше. Но «Вальвет» действительно закрылся, а в «Магасинет» выстроилась немыслимо длинная очередь. Мартин вспомнил о новом заведении на Кунгсгатан, и они тут же оказались в давке на прокуренной лестнице. Ни одного знакомого лица. Девицы с космами, в ботинках. Парни в клетчатых фланелевых рубашках и драных джинсах. В лицо ударила вспышка фотоаппарата.

– Я стар для всего этого, – сказал Мартин.

– Брось. До того момента, когда тоска и уныние вопьются в тебя своими когтями, ещё верных десять лет.