Собрание сочинений

– Счёт пришлёшь потом. Шучу. Так или иначе, вы можете лицезреть Мартина в обличии молодого негодяя на многих картинах, которые здесь представлены. Ну, что ещё…

Дальше он сказал, что рад выставке, что для него это действительно честь, прекрасно, что собралось столько гостей, и огромное спасибо куратору Анне за такую хорошую работу. После Густав спорхнул со сцены, уступив место мужчине лет шестидесяти, который, приняв уверенную позу, спокойно озирал публику, ожидая, пока его представит куратор.

– Кей Джи, – пробормотал Мартин.

– …Кей Джи Хаммарстен, – эхом повторила куратор, – галерист Густава Беккера с восьмидесятых годов. – Раздались аплодисменты.

– Я буду краток, – пообещал Кей Джи и добрую четверть часа рассказывал о том, что был рядом с самого начала (вернее, с того момента, когда Густав начал продаваться, прокомментировал, ни к кому не обращаясь, Мартин), что для него было настоящим счастьем наблюдать за развитием Густава Беккера на протяжении всех этих лет, что творчество Беккера отличается необычайной целостностью и бескомпромиссностью, и т. д.

Ракель поискала глазами Густава, но его нигде не было.

– По крайней мере им удалось заставить Густава говорить со сцены, – произнёс её отец, когда в зале снова стало шумно. – Уже неплохо.

Ракель издала звук, который при желании можно было принять за «да». Собственно, сам зал – цветные пятна и игра светотени – напоминал скорее Моне, а не Беккера, и Ракель не сразу различила, чья рука машет ей из толчеи. Это оказалась Эллен, приятельница Ловисы. Её сопровождал тот тип с идеальной стрижкой, которого она видела на вечеринке. На языке завертелось имя: Антон? Адам?

– Я сейчас, – пробормотала она и, не взглянув на отца, ушла.

Эллен обняла её и сказала:

– Да, с Ароном вы уже встречались, – после чего Арон и Ракель пожали руки и обменялись вежливыми фразами.

– Что вы думаете о выставке? – спросила Ракель и в ту же секунду поняла, что у неё нет сил выслушивать ответ. Но поздно: Арон погладил бороду и принял задумчивый вид.

– Проделана потрясающая работа, – сказал он, – возможность проследить oeuvre [208] Беккера – это нечто… – Он развёл руками, будто ему не хватало слов, в чём Ракель сильно сомневалась. – Здесь видны истоки его поисков, развитие его собственной траектории. Его юношеская живопись, я подразумеваю работы до прорыва, – это уже сильная форма и артикуляция.

– Да, действительно, – кивнула Эллен.

– Другой интересный момент – это то, что Беккер часто изображает женщин, занятых интеллектуальным трудом, отличающихся от тех женщин, чья главная функция быть эстетическим объектом, неким сосудом для художественных проекций и представлений живописца о Женщине. – Арон выпрямил спину и сделал сдержанный и точно рассчитанный жест, как будто обращался не к Ракели и Эллен, а к более широкой аудитории. Он придерживался мнения, что Беккер рассматривал человека вне пола и сексуальности, и в основе этой идеи множество сюжетов, где изображаются читающие и пишущие женщины. Но эти сюжеты, в свою очередь, порождают вопросы, связанные с привлечением Беккером натурщиц, это устаревший метод, порождающий особое психологическое напряжение между портретистом и образом.

– Хм, – произнесла Ракель.

Множественное число в сюжетах с «читающими и пишущими женщинами» Арон использовал ошибочно, поскольку речь почти всегда шла о единственной женщине. В «Люксе в Антибе», конечно, фигурировала Фредерика, эффектная затемнённая и воронообразная рядом со светлой Сесилией, но её позы не имели отношения к каким-либо занятиям. То же касалось и прочих портретов. Родных и друзей Густав писал всегда – это было нечто вроде проявления нежности, – но его натурщицей была Сесилия par excellence [209].

Ракель совладала с собой, приветливо, насколько это было возможно, улыбнулась, подумав, что была бы не прочь, если бы за неё этот разговор продолжил какой-нибудь дублёр.

– Я пойду посмотрю картины, – сказала она, пожалуй, слишком резко, потому что Арон уже продолжал своё выступление.

Ракель надеялась, что, когда она останется одна, ей будет легче дышать, но тяжесть в груди только усилилась. Это было самое большое собрание картин Густава, которое она когда-либо видела. Висящие рядом, они подавляли. Ракель насчитала двадцать пять портретов Сесилии, написанных менее чем за десятилетие. На некоторых огромных полотнах Сесилия была изображена в полный рост, как в былые времена изображали королевских особ. Подавляюще часто она была в светлом и, словно Афина Паллада северного разлива, серьёзно, молчаливо и мудро взирала на простых смертных.