Собрание сочинений

26

В музее было столько людей, что Ракели захотелось развернуться и уйти. Несколько дней она неотлучно сидела дома. Четыре пятых Ein Jahr были готовы, и, перечитывая перевод в последний раз, она поняла, что краснеть от стыда, пожалуй, не придётся. Сейчас её оглушали суета и шум, и она реагировала на все резкие движения, улавливаемые периферийным зрением. Где-то здесь отец и Элис, и хотя встречаться с ними не хотелось – во всяком случае, с отцом, который в последние дни вообще не выходил на связь, – но в данной ситуации приличия обязывали семью выступить в виде некоторой общности.

Приглашённые на вернисаж стояли группками, потягивали вино и кивали друг другу и Ракели. И пусть толпа заслоняла картины, но Ракель знала, чей взгляд направлен на неё с очередного портрета. Перемещаясь среди гостей, она старалась быть максимально незаметной, но, попав в тупик из одетых в чёрное спин, она задела кого-то плечом, протискиваясь мимо, и увидела прямо перед собой Фредерику Ларсен.

– Ракель! – воскликнула Фредерика, и Ракели тут же захотелось, чтобы та вела себя потише. Встреча с друзьями родителей всегда возвращала ей статус ребёнка; их всегда поражал тот факт, что она справилась с очередной банальной задачей: получила права, сняла квартиру, поступила в университет. Фредерику она не видела несколько лет и подозревала, что та, равно как и прочие присутствующие, живёт отчасти в замороженном времени «Люкса в Антибе», где ничего не меняется и царит вечный солнечный свет.

Фредерика посокрушалась из-за того, что ей не удалось попасть на юбилей издательства, но Союз психоаналитиков Дании проводил конференцию, которую она никак не могла пропустить, и сейчас она с нетерпением ждёт встречи со всеми, они ведь действительно очень давно не виделись. А как дела у Ракели?

– Спасибо, хорошо, – ответила та, в некоторой дезориентации от головокружительного обилия слов.

– Какое красивое кимоно, – сказала Фредерика, пощупав ткань. – Тебе идёт зелёный.

В поисках родственников Ракель перемещалась среди посетителей, пока не нашла наконец отца, который разговаривал с длинноволосым и седым незнакомцем в джинсовой куртке. Рядом стоял Элис с бесконечно скучающим видом.

Завидев Ракель, Мартин тут же отвёл взгляд, всего на секунду. После чего поднял руку в приветствии, довольно, как ей показалось, сдержанном.

– Уффе, ты же помнишь Ракель? Ракель, это Ульф.

– Давний приятель из Валанда, – представился Уффе, пожимая ей руку. – Последний раз я видел вас, когда вы были примерно такого роста. Время, похоже, действительно не стоит на месте. И это чудовищно. Где вы нашли это вино? А там ещё есть? I’ll be back [207], господа. До встречи.

Между ними возник пузырь молчания: Элис скроллил ленту в телефоне, Мартин смотрел в потолок и что-то насвистывал. В другом конце зала куратор выставки тестировала микрофон, звук сильно фонил. На сцену ловко запрыгнул техник и начал что-то прилаживать. Куратор, слегка запутавшись в проводах, поприветствовала всех и пригласила на сцену героя вечера.

Густав часто моргал, ослеплённый освещением, и слегка встревоженно кивал в ответ на аплодисменты. Что-то сказал в микрофон, но ничего не было слышно. «Включите его!» – крикнул кто-то. Подошла куратор, начала крутить и поворачивать микрофон. Звук снова зафонил.

– Вот, – сказал Густав, – теперь слышно? – Зал накрыло хриплым голосом человека, выкуривающего две пачки «Голуаз» в день на протяжении тридцати пяти лет.

– Нет! – крикнул Уффе, и по залу прокатилась волна смеха.

Густав улыбнулся, и стало ясно, почему ему всегда прощают опоздания и неотвеченные звонки: у него была очень красивая улыбка.

– Я не оратор, но… – произнёс он, и смех раздался снова. – В самом деле. Когда нужно говорить, лучше обращаться к Мартину Бергу. Он человек слова. Мартин, где ты?

– Здесь, – громко отозвался тот.

– Все вопросы, касающиеся моего так называемого творчества, можно адресовать ему. Он прекрасно обо всём осведомлён, начиная с семидесятых. Вот он здесь, – Густав показал со сцены, – в пиджаке антрацитового цвета. Видите? Согласен, Мартин? Будешь моим поверенным?

– Разумеется.