– Она наверняка ничего не знает, – сказала Ракель скорее для того, чтобы умилостивить судьбу, а не потому что в это верила.
– И мы это выясним, да?
Их мобильные звякнули одновременно. Сначала пришла эсэмэска с изображением какого-то дома на фоне назойливо-синего неба. Потом несколько отдельных сообщений:
Три недели в июле. Что скажете?
Море рядом. На пешем расстоянии от какого-то городка.
Элису: ты сможешь попрактиковаться во французском.
Общался с владельцем. Оч странный. Хочет ответ СЕЙЧАС погуглите Кассис
Элис вздохнул.
– Он тут хотел, чтобы мы отправились в Мачу-Пикчу и маниакально гуглил отели.
– Мне он об этом ничего не говорил.
– Это потому, что ты высказываешься в духе «зачем нам лезть на гигантский фаллический символ». А он, кстати, чуть не забронировал три билета в Перу. Мне кажется, ему некуда девать энергию. Ему нужно придумать какое-нибудь хобби.
– Он же занимается этой биографией Уоллеса.
– Если он её допишет, он
Сигнал сообщения раздался снова.
Поговорю с Густавом. Он наверняка тоже захочет поехать.
Или поближе к Парижу? Как добираться до континента?
Ракель удалила цепочку сообщений. За окном мелькали мосты и многоэтажные дома. Несколько месяцев назад совместный отпуск вызывал бы у неё энтузиазм, но сейчас это станет спектаклем в камерном театре. Папа нудит о каком-то адресе, где два месяца прожил Уоллес. Густав пьёт вино и читает газету. Элис невольно ломает комедию. И она, с застрявшим в горле криком.
Когда на вечеринке у Эллен парень-искусствовед из обычного любопытства расспрашивал её о Густаве – казалось, с тех пор прошла целая вечность, – Ракель была уверена, что хорошо знает собственного крёстного и может ответить на любой вопрос, не предав доверия. Теперь она сомневалась. Вся история утратила устойчивость, все точки крепления ослабли. Всё пришло в движение. Всему нужна переоценка. Отец и Густав дисквалифицированы, усердное молчание, пожатие плечами и победоносные улыбки лишили их права претендовать на правду. Сейчас она больше доверяла Филипу Франке, хотя видела его всего один раз, а их знала всю жизнь. Книга Филипа стала эпитафией утраченному. Признанием, что существует противоположность бессловесности и тишине. А те чемпионы исключительности, с которыми Ракель выросла, делали всё возможное, чтобы вообще не проронить ни слова.
Она вспомнила эпизод в Берлине, из тех, которые легко забыть, но этот в памяти закрепился. Сама по себе ситуация была вполне обычной. Густав выставлялся в этой его крутой галерее, и она пошла на вернисаж. Заметив её, он сказал ей несколько приветственных слов и отошёл поздороваться с кем-то ещё. Ракель осталась одна, вокруг были взрослые, дорого одетые и уверенные в себе люди. Ей захотелось тут же уйти, но странно было бы вообще не посмотреть на работы. Она встала на оптимальном расстоянии от картины с неясным размытым сюжетом, несколько раз моргнула. Глаза щипало от подступивших слез.
– Вы, видимо, Ракель?
ebooksa