Тропинка в зимнем городе

22
18
20
22
24
26
28
30

А потом, отогревшись, продолжил:

— Я ведь помню, как ты тогда, у Светы, честил нашего брата журналиста катальщиком-валяльщиком, намолачивающим строку…

— Ну, что ты… может, в разгаре спора и сказал нечаянно, — немного смутился Ким.

— А я не обиделся! — рассмеялся Рудольф. — Я и сам знаю, что это верно. И если хочешь знать, даже горжусь этим! Что, удивлен? А ты думаешь, это под силу каждому? Нет, брат. Для этого требуется энергия недюжинная, и журналистская хватка, и, если на то пошло, разумная доза нахальства. А лопухам, — он потрепал ладонью свое ухо, — а лопухам таких качеств взять негде. Лопух, он целую неделю будет рыскать за одной заметкой в сто строк да еще неделю — сидеть, вымучивать текст… Разве это журналист? Да если бы все газетчики были таковы, ни газеты, ни журналы бы вообще не выходили! И радио с телевидением молчали… Нет, я не из таких! Я как работаю? Дают мне, к примеру, задание: написать о том-то. Ясно! К редактору у меня всего лишь два вопроса: когда и сколько?

— Не понял… — признался Ким.

— А очень просто! «Когда» — это к какому сроку требуется материал, а «сколько» — каков должен быть объем.

— А тема?

— На любую тему. — Рудольф рубанул воздух рукой, снял очки и приблизил уже пьяновато сияющие глаза вплотную к лицу Кима. — На любую! Сегодня пишу наставления дояркам, а завтра выдам на-гора статью о шахтерах, послезавтра прославляю хирурга… И так далее.

— Н-да, — прореагировал сдержанно Ким.

С одной стороны, его покоробило это бахвальство, с другой же — он не мог не верить ему: ведь не раз читывал живые очерки Рудольфа Надуткина. Действительно — зубр. Но хорошо ли это: быть настолько всеядным? Ким еще не знал, похвалы или осуждения достойно это.

— А Максим? — пытаясь найти истину в сравнении, спросил он после паузы.

— Максим? — Рудольф усмехнулся, приглушил голос. — Он — натура поэтическая. Хорошо пишет только об искусстве. Ведь сочинять о доярках ему претит. В коровьем хлеву, видишь ли, запах немного специфический…

Ким рассмеялся. И продолжил свои расспросы с той же целью — сравнить, понять:

— Ну, а Света?

— Света? — Рудольф уставился на Кима. — Это, брат, другой коленкор… У нее еще опыта маловато. И пишет она трудно, зато сердцем… — Рудольф помрачнел. — Ежели по чести, то лишь таких, как Светлана Туробова, и надо держать на журналистской работе. Тех, которые каждую строку пишут кровью сердца. Света — да… А мы что? Максим эстетствует. Наш брат, катальщик-валяльщик, гонит строку… — усмехнулся с горечью. — Ты не думай, что я кичусь этим. Может быть, я всех больше переживаю… И завидую другим.

— Ну пошел ястреб синицей тенькать, — заметил Ким.

— Нет, правда — завидую. Даже Максиму завидую. Он — хоть талантлив, счастливчик. В сорочке, как говорится, родился. И поклонницы вокруг него вьются, как мотыльки у огня. Притом девушки стоящие, умные, как Света… Кстати, они опять вместе в командировку поехали, на одной машине.

— Что?.. — щеки Кима полыхнули жаром.

Дыхание сперло, промелькнула мысль: «А ведь Николай Васильевич не сказал мне об этом. Битый час хвалился своим музеем, а об этом ни гугу. Просто, мол, в командировку — и все… Да знал ли он сам об этом — что они вдвоем? И если рассуждать объективно, то почему он обязан был ставить меня об этом в известность?»

И все-таки обида проняла до глубины души.