— Сейчас мы ее присолим в котелке, и к утру закуска будет готова, — ловко потроша рыбу, приговаривал старик, а по его сухощавому, в морщинах, лицу с усами и гладко выбритым подбородком, по дряблым губам угадывалось, что он уже и теперь предвкушает всю прелесть этого угощения.
— Дед, а если икру пустить в реку? Из нее выведется такая же семга?
— Нет, что ты. Для этого нам пришлось бы еще самца поймать… нет, и не думай… Теперь это уже наша закуска, бог послал… — Старик, по обыкновению, нелепо мешал коми слова с русскими, что забавляло и сердило мальчика. — Вот посолим, приберем рыбу, поднимемся в дом и выспимся хорошенько. А утром из головы да хвоста сварим уху. Попируем с тобой, малыш! Не будешь жалеть, что увязался за мной. Я тебе еще много чего покажу…
— Дед, ты, значит, считаешь, что кто-то побывал здесь накануне, в твоих угодьях? — спросил мальчик, продолжая разговор, начатый еще вечером.
— Да, был кто-то, — голос старика сразу же напрягся. — Не знаю, что за леший, но определенно тут шастал… Видишь, чешуя от хариусов — варили уху. Вон и перья, тетеревов ощипывали. Бывалые, видать, охотники тут ночевали. Как бы слопцы наши не засекли… Если встретимся на узкой тропинке — придется сказать им пару теплых слов, чтобы убирались подобру-поздорову. Окрестных лесов да рек им не хватает, что ли, обязательно надо соваться на чужое угодье? Придется проучить нахалов! — Острые черные глаза старика сверкнули недобрым огнем.
Рыбьи кишки он унес от костра подальше, внимательно оглядел все вокруг, не валяется ли где семужья чешуя. Убрал рыбу в вещмешок. Мальчик взял в руки котелок, плотно закрытый крышкой, который был полон икры.
Они вошли в уже забеленный туманом предрассветный лес.
Звонкий перекат остался и дальше вести свои разговоры.
В избушке Тяна в ту ночь тоже долго не могли заснуть.
Мастеря весь день лукошки, Ваня не больно умаялся, потому и сон не одолевал его так сильно, как намедни. Мальчик чувствовал необъяснимую тревогу. Может, причиной тому был гул мотора, услышанный днем?
Чтобы отвлечься, Ваня начал расспрашивать деда: как он воевал на последней войне?
Старый солдат не долго упирался, проявил понимание, что если внук столь горячо интересуется этим, надо рассказать про былые сражения — пусть останется память о них.
— Спросили меня, Ванюша, в военкомате: что, мол, ты, папаша, умеешь делать лучше всего, имея в виду твою далеко не первую молодость? Щи варить? Или лошадей дозирать? Видишь ли, я тогда уже в летах был. Я, говорю, язви вас в корень, охотник! Лучше всего я стрелять умею! Они смеются: ты, мол, батя, отстрелялся уже. Ладно, говорю, поглядим…
Ну, привезли нас в Действующую армию. Стоим в обороне на Карельском фронте. Узенькое продолговатое озеро отделяет нас от финнов: они на одном берегу замаскировались, а мы на другом — сидим по обе стороны в окопах, выдолбленных в каменистой земле, зарылись, будто кроты. А времечко — середина зимы. Праздник рождества Христова на носу. Временами слышно, как финны веселятся, до них ведь всего полверсты было. А рождество-то, ишь, весь крещеный мир празднует. Раньше, до революции, и у нас крепко веселились в эту пору, близко к Новому году… Глядим, на поляне у леса появилось вдруг несколько человек, на белом снегу-то хорошо видны. Похоже, навеселе… Не сильно и таятся, знают, что наши без надобности стрелять не станут, чтобы не обнаруживать себя. На каждый наш выстрел они минометным огнем отвечали. Это ведь у нас поначалу перебои случались с техникой да боеприпасами, а у них такого добра полным-полно было.
Ну, смотрим, один финн насадил на штык круглый ломоть хлеба, а другой поднял в руке здоровую сулею, вино небось, а третий горланит в мегафон:
— Эй, Иваны, топайте к нам рождество отмечать!
А в нас бурлит ненависть: мы-то полуголодные сидим — с кормежкой тоже было неважно, — а под боком Ленинград в блокаде: взяла нас обида. Я говорю ротному: «Товарищ капитан, дай-ка я им обедню испорчу!» — «Нельзя, — отвечает он, — стрелять приказа нет, да и чего дразнить их попусту?» — «Так ведь, — говорю, — я только раз и выстрелю — в сулею с вином». — «А попадешь?» — заинтересовался ротный. «Да я, — хвалюсь, — белке в ухо попадал либо в межглазье, чтобы шкурку не портить, — и это пищалью, а винтовкой и вовсе грех не попасть в эдакую-то бутыль…» Надо сказать, что наш ротный весельчаком был, разбитной малый, молодой еще, лет двадцати пяти. Махнул рукой, разрешил: «Стреляй!» А сам за бинокль, смотрит в сторону финнов. Я прицелился хорошенько и бахнул. «Есть, батя! Сулея-то вдребезги!» — закричал ротный. Гляжу, финны переполошились. Орать начали как оглашенные. Вина-то ведь жалко, они, как рассказывают, вроде нашего брата северянина: от горькой водочки не шарахаются… Вдруг все в один миг куда-то пропали. А потом как забалабонят из леса минометы! А мины эти, Ванюша, такая, доложу тебе, гадость: прямехонько на голову падают, даже в окопе от них схорониться трудно…
— Я знаю, дедушка, в книжках читал, в кино видал.
— Глядим, к нам батальонный командир, пригнувшись, бежит по окопу — лицо перекошено. Мать вашу так, орет, что вы тут затеяли? Кто приказал стрелять? На ротного кричит: под трибунал отдам, в штрафную роту зашлю…
— Ну и заслал? — обеспокоился мальчик.
ebooksa