– А ты станешь училкой в школе. У нас есть пшиятель-француз, тоже беженец, скажем, к ему сёстра приехала. Надо иметь отходные аэродромы на случай облавы, и вообще… – Стефан повертел в воздухе толстенькими пальцами, как будто крутил наливное яблочко, демонстрируя его зрителям с разных сторон, и Артем догадался, что значило это «вообще».
– По чему я учитель? – Темноволосая уставилась на мужчин не к месту трезвыми вопрошающими глазами.
– Как почему? Чтобы алиби было на случай облавы.
– По чему? – Она не отставала.
– Чтобы, когда тебя схватят, ты могла сказать, откуда и чем занимаешься. А еще – чтобы добывать информацию. Ты, вона, девка гарная, на тебя фриц западет, хвост распушит, болтать начнет. А ты на ус мотай да сюды тащи.
– По че-му?
– По какому школьному предмету? – догадался Артем.
– Так, – обрадовалась Эдит.
– По французскому языку, больше не по чему.
Покатились дни без света, в глухо задраенном блиндаже. Выходили по ночам, с кем‐то встречались, куда‐то ходили, заметая хворостиной следы на снегу. Березы, густо осемененные вороньими гнездами, охраняли излюбленные тропы и неверный сон. Сопротивленцы отлично потрудились: оборудовали десятки стоянок, замаскированных под лесные сторожки и землянки. Остатки Армии крайовой[109] вместе с РККА создали густую и предприимчивую сеть партизанщины. Недопитое и недопетое бурлило в молодой крови жаждой приключений, которая отлично гармонировала с патриотическими лозунгами. Немцам придется изрядно потрудиться, чтобы вычесать их из шерсти Кнышенского леса, из блиндажа, где Артем и Эдит закутались в один тулуп, дыша одной овчиной и стуча одним сердцем.
Белосток – небольшой город в полуста верстах от нынешней советской границы – тянул тоненькую ниточку своей истории из глубокого Средневековья. Паны и короли строили замки, воевали то с гетманами, то с Литвой, то друг с другом. Интересный город, Артем пожил бы здесь. Огибая гордый фасад Николая Чудотворца, он представлял, что идет домой, в один из старинных особняков с приветливым садиком, где щелкают дрова в печи, мама печет мазурок[110], а Даша разучивает сонату на клавесине. И такая вкусная картинка вставала перед глазами, что хотелось зажмуриться и не отпускать ее. Эдит зачастила в костел, отмаливая упущенное, невыплаканное и затершееся победными маршами в суетной Москве, подолгу стояла перед алтарем, беззвучно шевеля губами. О чем она рассказывала своему Богу? О покинутой родине, о страшной войне или просто о том, что живет невенчанной?
Темноволосой в местной школе обрадовались, педагогов осталось мало, панов угнали на фронт, а пани привыкли сидеть по чистеньким квартиркам. Документов об учительском образовании не спрашивали, не те времена. А если кто‐то смотрел подозрительно, то Эдит подпускала в глаза волшебного огня, и все как‐то утихомиривалось. Ей удалось быстро сдружиться с коллегами, особенно с мрачноватым химиком паном Яцеком, пропахшим смрадной кислотой, в прожженном местами рабочем халате, но все равно остававшимся главным любимцем детворы и незамужних паночек.
– Что все находят в Яцеке? – Вертихвостка музыкантша Гражина не могла успокоиться, если поблизости бродил неприрученный холостяк, который не страдал от неразделенной любви к ее прелестной особе.
– Он умный. – Эдит отвечала по‐французски и ласково улыбалась, чтобы смягчить нелицеприятный для Гражины смысл фразы.
Так получилось, что с паном Яцеком вполне спокойно складывались беседы о гитлеровцах, о евреях, о надеждах. Единомышленника сразу видно, даже не обязательно говорить на одном языке.
Однажды в середине марта, когда метели некстати обозлились, не желая прощаться с гостеприимным Кнышевским лесом, темноволосая прибежала в партизанский блиндаж в возбуждении, клокоча злыми взглядами.
– Вы представляете, – начала она, даже не отдышавшись, – наш директор, оказывается, ненавидит евреев. Он антисемит! Иуда! Он отдал фрицам на растерзание много семей, с детьми, со стариками. Надо его убить.
Артем, переводивший с испанского на русский, перед последней фразой опешил, запнулся.
– Ну скажи им! – Эдит нахмурилась и тут же сказала сама: – Давайте он убивать. Так правильно.
– Хм… – Стефан не любил поспешных решений, но партизаны считали своей миссией карать предателей. – Неплохо звучит. Надо припугнуть сволочей.