Вечером к ней наведался командир, постучав условным стуком в окно. Она шепнула хозяйке, что надо перемолвиться парой слов с важным паном, и та нехотя отперла дверь.
– Ты откуда узнала, что не надо казнить пана директора? – набросился на нее Стефан.
– А ты? А вы?
– Нет, сначала ты, – потребовал командир и сердито насупил брови.
– Гражина сказала, Гражина знала, директор спасал иудеи, помогал. Гражина свидетель. Яцек врать. Враг.
– Да, враг и врать, – согласился Стефан, – он специально тебя провоцировал. Значит, не доверяет, подозревает в чем‐то. Будь с ним поласковее. – Он внимательно посмотрел ей в глаза, проверяя, поняла ли, и в дополнение к словам погладил рукой по плечу. – Поласковее, чтобы не заподозрил. А к директору почему выбежала? Чтобы не убили? Молодец, молодец!
А на следующий день пан Яцек так неудачно поскользнулся и упал, что сломал себе шею.
Артем с Сашком тоже тяжело переживали неудачу. Чуть-чуть не хватило, чтобы опростоволоситься, попасться на крючок. Из-за чего? Из-за одного никудышнего провокатора. Теперь следовало заняться чем‐то масштабным, травить врага огнем и кислотой, не давать продыху, чтобы не зря есть партизанский хлеб.
С умелой режиссерской руки пана Стефана Артем познакомился с азиатом, который мог оказаться полезным винтиком в партизанской машине. Курман оказался не узбеком, а самым настоящим казахом – высоким, гладколицым, из старых эмигрантов, давно и безнадежно женатым на красавице Ядвиге, а вместе с ней и на бигосе, пляцках и краковяке. Ему Артем рассказал в общем‐то реальную биографию, только семья осталась в Красноярске, на что Курман сочувственно помолчал. И про Испанию не стал рассказывать. Сочинил бабку на Украине и «уехал» к ней, а с началом войны прибежал сюда, подальше и от фрицев, и от красных.
– Правильно, ты, братишка, подальше от политики ходи, поближе к деньгам. Будешь сыт, обут и выспишься на славу.
Они разговаривали по‐казахски, Курман неприкрыто радовался возможности пощекотать язык родными каркающими согласными, потянуть истосковавшимся небом сонорные и размять губы, вытягивая дудочкой мягкий «у». Артем, представившийся Амиром, владел языком матери далеко не в совершенстве, но рядом с польским казахом его речь лилась как выступление на съезде партии, полнокровно и уверенно.
– А вы как сбежали от красных? – спросил он у нового знакомца.
– Я тогда маленький был, жили мои хорошо, даже отлично, отец из баев, две жены, табуны лошадей. Умный был старик. Как только прочуял, чем красная власть потчевать собирается, сразу собрался и перевалил через Алатауские горы. Так и стали мы китайскими казахами. Небедными, но все равно ненужными. Пришлось подрастратиться, да и вывезти не все сумел. Сестры с мужьями вскоре уехали в Америку, выправили паспорта и поплыли, даже платочками не помахали. Больше я их не видел, письма получаю редко. А мы с мамками да с малышами поехали в Голландию, туда отец каким‐то образом получил приглашение от таких же эмигрантов. Вот я и познакомился с Ядвигой, поженился да сюда переехал. А что мне в той Голландии? Денег больших давно уже нет в семье, надо зарабатывать. Здесь я управляющий отделением банка, солидная должность, меня уважают. А деньги – они всегда нужны.
Артем хотел по привычке начать спорить, что в СССР деньги не нужны, но вовремя прикусил язык. Да и кто он, чтобы рассуждать о деньгах? Сам‐то много ли их заработал?
– А что немцы, не обижают?
– А что меня обижать? Они деньгу через мое отделение получают: на бензин, на перевозки все счета через меня проходят. Зачем им со мной ссориться? Был бы евреем – другое дело, с евреями они почему‐то изверги.
Артем пониже надвинул шапку-ушанку, чтобы не выдать охватившего возбуждения. Если Курман знает, когда приходит бензин и снаряжение, то ему цены нет.
– А ты, смотрю, с деньгой‐то в хороших отношениях. – Он решил подмаслить земляка белой завистью.
– Не с деньгами, а с бизнесом. Это моя профессия, и я ее уважаю. Каждый должен приносить людям пользу на своем месте. Вот смотри, коммуняки не признают частной собственности, а деваться от нее никуда не могут. Все работают за что? За ту же зарплату, но только платит ее государство, а не хозяин. Какая, по сути, разница? Деньги‐то одни и те же. На них люди покупают хлеб, молоко. Государство школы строит на те же налоги. А мой дед сам в ауле школу построил, до сих пор стоит. – Курман продолжал заливаться соловьем, но Артем уже не слушал: про деньги ему неинтересно, не его стихия.
Через месяц прибыл груз взрывчатки, уютно разместился под сеновалом на ближнем хуторе, у другого усача в овчинной телогрее, как две капли воды похожего на первого, который зимней ночью привел десант к партизанам. К весне намечался фейерверк. Артем трудился над схемами, проездами, детонаторами, считал бойцов, автоматы, грузовики. Засыпал с гудящей головой и во сне видел все то же: взрывы, поезда, срывающиеся под откос. Эх, скорее бы разметать фашистскую сволочь изнутри, перерубить артерии железных дорог, отомстить за своих и чужих – вот этих, опасливо оглядывающихся на заколоченное здание синагоги и вздрагивающих от рычания мотоциклета.