– Ух ты, как по‐русски‐то навтыкалась, – похвалил полковник, – в камеру ее.
– Слушаюсь, товарищ полковник.
У Артема забрали ремень, наградной пистолет, завели руки за спину и проводили в пустую холодную комнату. Допрыгался.
Стефани тоже оказалась в камере, привычной, переполненной голосами и запахами. Она забилась в угол, как побитая собака, зализывающая раны. Теперь точно расстреляют. Надо бы помолиться.
В самом начале она боялась насилия, но солдаты оказались на удивление предупредительными, никто и пальцем не тронул. Или это седовласый дедушко-ботаник постарался. На фронте ее не допрашивали, сразу отправили в Москву. Зато после двух недель со Шпицыным это страшное, непереносимое перестало пугать, вызывало только брезгливость и отчаяние. Первый допрос прошел ровно, даже благожелательно.
– Вы завербованы абвером? Намеревались перейти в тыл Красной армии?
Или:
– Кто ваш наставник? Фамилия настоящая какая? Куда велено явиться? К кому?
Она говорила правду, что никто ее не вербовал, что просто хотела разнообразить свою жизнь, глупая, посмотреть Россию, а в Италии мобилизация. Про родителей княжеской фамилии не говорила, рассказывала байки про русскую няню. На второй допрос шла без страха. И зря. Шпицын не спеша запер дверь, облизал ее сальным оценивающим взглядом:
– Сама разденешься или пистолет показать?
– Простите, я не понимаю.
– Все ты понимаешь, сучка, подстилка абверовская, шлюха фашистская.
Он подошел к стулу, рывком поставил ее на ноги и наотмашь ударил по лицу. Заорал:
– Заголяй зад, узнаешь, почем хер красного офицера.
Она зарыдала, а Шпицын уже расстегивал ремень, сдирал с нее одежду, грубо, бесцеремонно лапал за грудь, совал в рот вонючие пальцы. Ей казалось, что страшно, когда насилуют гурьбой. Нет, все равно. После первых минут уже безразлично, она просто перестала быть маминой гордостью, папиной любимицей, красоткой Стефани, Стешенькой и превратилась в половую тряпку, которой елозят по замусоленной клеенке, оттирая то ли кровь, то ли мочу. В конце он ее поцеловал в губы, долго, как будто любовник.
– Завтра придешь, продолжим.
Но потащили ее на допрос не завтра, а в тот же день.
– Я соскучился, давай еще разок. – Шпицын разложил диван, запер на ключ дверь и разделся. На этот раз он решил быть пообстоятельней.
Так и повелось. Иногда он насиловал Стефани впопыхах, не снимая сапог, иногда на диване, изобретательно. Каждый раз спрашивал:
– Ну что, понравилось? Лучше, чем с фрицами? А ты пока расскажи, девочка, кто тебя завербовал и зачем. Говоришь, нянька русская? А может, деды твои из беляков? Значит, происки контры. Снюхались, значит, недобитые с гитлеровцами. Ну-ну.