– Я пойду к себе, Жень, у меня дел полно. – Полковник поднялся и взял фуражку. – Вечером заберу тебя и поедем с беленькой ко мне на дачу, там поговорим.
– Заметано. Жду.
Полковник вышел, а Евгений остался с сыном. Но поговорить им не дали: начальство устроило срочное совещание с усталыми, только что с самолета дальневосточниками и ростовчанами. Первых Жока хорошо знал, со вторыми хотел подружиться: впереди этап трудного восстановления страны, немцы оставили везде мощную агентурную сеть, надо быть настороже. Главный ростовский контрразведчик оказался совсем молодым, болтливым. Пока ждали в приемной, разговорились. Долгие годы в доблестных рядах научили Евгения скрывать, что нутро уже наполовину затоплено ненастьем, что в голове только горячий Темка, ожидающий отца в полутемном коридоре. Он курил с новым приятелем и вспоминал свой памятный визит в Ростов осенью 1918‐го.
– А что, домик купчихи Масалитиной так и стоит? Мне он больше всех понравился. Есть в нем какая‐то восточная изюминка.
– Восточная? – ростовчанин удивлялся. – Хотя я на Востоке толком не был, не знаю, как у вас.
В это время пригласили донскую делегацию, а дальневосточную попросили еще подождать.
– Ну бывай, – ростовчанин сверкнул улыбкой, – приезжай к нам после победы. Буду ждать.
Жока дежурно кивнул, но больше не новому знакомому, а собственным воспоминаниям. Перед глазами вставал последний город, где он видел свою княжну, ту, которой смело говорил про любовь на всю жизнь, вставала набережная и громада вероломного парохода. Он смотрел кино из прошлого. Старые ленты, как обычно, вызывали только теплые чувства.
Тогда Шаховские разместились в номерах чистенькой гостиницы, а его поселили в пристройке для слуг, в маленькой желтой комнате с узенькой койкой и крашеным столом. Он и сейчас мог по памяти нарисовать завитушки на кроватной спинке. На следующий день, как по волшебству, в желтой каморке появился новый дорожный мешок, постепенно заполнявшийся вещами Полины – самым необходимым, что легко утаить от пристального взора
– Я люблю тебя, – не переставая твердил Евгений, – я счастлив, я сделаю все-все-все, чтобы ты тоже стала счастливой.
– Да я и так уже счастливая, только некрасивая. – Она покраснела и спрятала глаза. Из-под шляпки торчали не доросшие до приличной длины прядки светлых волос. Трогательный Гаврош, или последний писк заокеанской моды. На его вкус очень красиво, просто восхитительно.
– Я не могу судить, красивая или нет. – Он бережно взял ее за подбородок и приподнял лицо навстречу своему, жадно облизал хищными светлыми глазами. – Просто для меня ты единственная. Других нет.
Полина не отвела взгляда, наоборот, потянулась в нему телом, даже привстала на цыпочки. Расстояние между приоткрытыми губами становилось все меньше. На глупую картинку – обросшего азиата и барышню в криво сидящей шляпке на остриженной голове – снисходительно смотрел праздничный тортик городской думы, подбадривая немигающими окнами. Губы опасно сблизились, расстояние уже не могло бороться с магнетическим притяжением. И наконец случился электрический разряд. Всего на миг. Полина вздрогнула, ток пробежал вдоль позвоночника. Евгений застыл, а потом потянулся снова, на этот раз требовательно, прилип к испуганному рту, попробовал дотронуться языком, потом еще раз, смелее, и, уже понимая, что придется побороть нешуточное возбуждение, почувствовал слабое движение ответного поцелуя.
– Единственная, – выдохнул он вслух.
– Что с тобой, Смирнов? Говорю же, до нас сегодня очередь не дойдет. – Дальневосточник протягивал руку, прощаясь. – Пойдем по домам. Завтра наговоримся, а то ты седня какой‐то не такой.
– Пока, Валера. Спасибо тебе. До завтра. – Он пошел к себе, перенастраивая внутреннее зрение с прекрасного, волшебного, самого-самого важного в своей жизни поцелуя на грязное обвинение против сына и то омерзительное, из‐за чего это обвинение состоялось.
– Ну и натворил ты делов. – Евгений смотрел на Артема и хмуро качал головой.
– На меня нашло что‐то. Вижу: под ним лежит Эдит. Вот как есть говорю. Эдит перед глазами видел. Ну и не выдержал.
– Два ранения, контузия… Не удивляюсь, сынок. – Отец тяжело вздохнул. – Давай узнаем, кто такая эта Стефани и почему она говорит по‐русски, пороемся в документах. Может, это нам как‐то поможет со Шпицыным.
Он позвонил дежурному и попросил дело и личные вещи военнопленной Бьянконе, долго уговаривал, ссылался на полковника. Через час коробка оказалась у него на столе, подвинув только что заваренный в баночке чай. Паспорт, военная книжка, часы, мягкий, совсем не военный ремень, цепочка со старинными мужскими часами, штихельная резьба… Евгений взял вещицу в руки, охнул и присел на стул. Щелкнул крышкой…