– Ты думаешь, что виноват? Нисколько. Я горжусь тобой. Ты думаешь, я не рад, что встретил Стефани? Тогда ты просто маленький дурачок. – Евгений добродушно рассмеялся. – Если бы в свое время ее прадед и дед не помогли моему отцу, меня бы здесь не стояло, а значит, и тебя, и Дашки, и бабка твоя никогда не была бы счастлива, и мать. А если бы не было в моей жизни Полины, то и не знаю… – Он поискал слова, не нашел и в конце концов махнул рукой. – Выходит, всяко-разно я должен принять участие в судьбе этой девушки. Видишь ли, сынок, жизнь – это такая волшебная дорога с испытаниями, Стефани – очередное из них. Проверка на вшивость. Еще один верблюжий переход. Я не буду себя уважать, если останусь безучастным. Если надо пойти на преступление, что ж, я готов. Я уже пожил, послужил, революцию видел, людей убивал. Меня не жалко и… есть за что наказывать…
– Что конкретно ты имеешь в виду? – Сын уловил в словах отца потаенную нить.
– Так что ты, Темка, ни в чем не виноват, это моя ноша, и мне она по горбу. – Отец, как выяснилось, его не слушал.
– Ты хочешь устроить?.. – Артем проглотил страшное слово «побег».
– А?.. Ничего, сынок, совсем ничего. Пока. Я просто должен капитально позаботиться, чтобы она осталась жива.
За окном набирало силы лето, трещали стрекозы, москвичи открывали заклеенные крест-накрест окна и дышали теплом, густо сдобренным надеждой. Фронтовики, заброшенные прихотью командования в увольнительные, с удивлением смотрели на женщин в ситцевых платьях, на выметенные мостовые и призывные афиши кинотеатров с улыбающимися красотками и импозантными кавалерами. Им, казалось, невдомек, что жизнь продолжается. Хотя никто не знал, как долго провисит наспех намалеванная холстина, прикрывающая выбоины на облезлой стене.
Конечно, генерал послушал Евгения и отдал приказ отправить Стефани Бьянконе как потенциально завербованную единицу не в жуткий лагерь-могильник для военнопленных, а под присмотр Валентина. Иначе бы проницательный советчик не надоумил пойти ва-банк. Опытный полковник контрразведки давно подозревал, что его закадыка не обыкновенный смертный: он звездочет, архангел, пророк, бог весть кто. Ну и пусть! Главное, чтобы кое‐где, хоть изредка, нечаянно, на запутанных тропинках судеб встречались такие люди.
В ту ночь Евгений спал как убитый, причем спал дома, рядом с женой, в уютном запахе поспевающего теста и замытых, тщательно выведенных обид. Айсулу – жаворонок, ей легко в пять утра подскочить, выпорхнуть из теплых объятий предрассветных простыней и побежать на кухню стряпать завтрак. Даша – лентяйка. Ей все равно. Тема – сова, ему полночи не спится, борется с какими‐то своими мыслями, курит на балконе, вступает в спор с засохшим алоэ в помятом ведре, любуется обольстительным шатром ночи, продырявленным иголочками любопытных звезд.
На самом деле Артем ночи напролет вел беседы с темноволосой, рассказывал про чудесную встречу со Стефани, в который раз просил прощения. Скоро, совсем скоро над ним распахнется небо недружественной Европы, на этот раз албанское. Советское командование чутко следит за настроениями всех оккупированных территорий, содействует. Пусть Албания, пусть Чехия, пусть Германия – лишь бы не Польша, где каждый камень мостовой, каждое небрежно брошенное «пшешкадзам» напоминало о потерянной любви, пахло ее кровью, отзывалось эхом ее стонов.
Артем заставлял себя думать только о победе. Но вот странность: пока он беседовал с Эдит, в голову просачивалась Стефани. Они приходили по очереди, каждая по многу раз за одну ночь, сидели в одинаковых позах, носили одну и ту же одежду, произносили одни и те же слова. Теперь он и сам затруднялся ответить, у кого какие губы, какие родинки. Обе темноволосые, но Стефани пониже ростом, поплотнее телом и посветлее лицом. Эдит смуглая, тонкая, с длинной неспокойной шеей и острыми выпирающими ключицами. Была. Эдит была. А Стефани есть. И ее еще можно спасти.
Такая простая мысль сразу оправдала его прегрешение – неверность памяти темноволосой. Ведь ради спасения надо чем‐то жертвовать.
Молодая кровь требовала романтических специй, не желала укладываться в гроб вместе с дорогими воспоминаниями. И он разрешил себе мечтать. Не сразу, только к зиме 1944‐го, когда молчаливая страстная албанка сняла с него пояс безбрачия, добровольно надетый после трагедии в Белостоке. И потом еще он долго себя корил, но уж больно требовательно ныло нутро, не позволяя думать ни о чем другом. В конце концов, это же вредно для дела, когда опытному диверсанту везде чудится распаленная женская плоть. Албанская прелестница как пришла, так и ушла, а Стефани осталась, приходила во сне, садилась на скирду соломы или на овчинный тулуп и рассказывала о себе, об Италии, о старинных роскошных замках и живущих в них легендах или сидела молча, подолгу глядела не своими глазами.
Перед отъездом отец сказал ему странное: «Если я не буду тебя встречать с фронта, помни: на твоих плечах три женские судьбы». Три – это кто? Мать с Дашкой – понятно. А третья? По-всякому выходило, что Стеша.
Война перевалила через советскую границу, и это событие радостным салютом заискрилось в глазах измученных фронтовиков. «Наша земля свободна от гитлеровских захватчиков», – трубили сводки Информбюро. Ура! Свободна! – ликовали рядовые и сержанты, связисты и матросы, пушкари, ветеринары, снайперы и скромные медсестрички.
«Наша земля свободна, скоро победа», – дружно звенели стаканы, и счастливые рты глотали горький самогон, чтобы подсластить свою радость.
Из Албании Артема перебросили в Румынию, а вскоре туда подобрались и советские войска. Закруживший голову древними сказками Бухарест промелькнул как нарядная, но потертая открытка на дне походного чемодана.
– Как у них красиво‐то! Как в Испании. – Артем искал поддержки у сослуживца, бородатого литовца Андриса.
– Да, симпатично. Но не так, чтобы с ума сойти.
– Ты не понимаешь, Андрюха, – не отставал Артем, – я‐то в степи родился, там ничего подобного не встретишь. А тут ни одной простой линии. Богато и со вкусом.
Они смотрели на затейливую пироженку из травертина, с многоступенчатыми карнизами, крошечными цветочными балкончиками и полукруглой крышей над томными каменными девами парадного. Выломанные штакетины открывали глазу неухоженный цветник. Сослуживцы медленно обошли коттедж, останавливаясь, чтобы поглазеть на завитушки по углам. С торца находился еще один подъезд, попроще, из него как раз выносили гроб.