– Я для них и иду воевать. – Карп обиженно засопел. – Хочу, значица, чтобы они жили в новом счастливом обчестве.
– Да им счастье, когда батька дома. Не нужно никакое новое обчество.
– Глупая ты гусыня, нет в тебе классового сознания! Потому как служишь всю жизнь у князей, заразилась гнилой пропагандой.
– Чем-чем я заразилась?
Но Карп не стал пускаться в объяснения, а снова сунул ей какие‐то бумажки, мол, сама почитай.
От Федора вестей не поступало. Да и как им добраться? Вокруг горела земля. Вчерашнее обыденное работящее сельцо сегодня становилось красным, мятежным, старост замещали горластыми командирами, мужики, привыкшие к походной жизни за годы Первой мировой, хватали залатанные шинели и сбивались в отряды: шли то ли грабить, то ли христарадничать. Правда, к весне многие вернулись, все‐таки землица-матушка крепенько держала крестьянские сердца.
Карпу повезло. Его отрядом командовал настоящий революционер – в прошлом ссыльный, из тех, что еще с 1905‐го кормили острожных вшей.
Идейный Бурлак быстренько встряхнул лобастую Карпову башку и поставил на место разбегавшиеся мозги. Бить беляков просто так, от нечего делать, не дозволялось. Для каждой операции требовался вердикт верховного руководства, то есть самого Бурлака. Дисциплина, строгость и ясная практическая цель легко увлекали новобранцев, и отряд множился, взрослел.
Открытый, без приземленной мужицкой хитрости Карп полюбился набиравшему авторитет комиссару.
– Ты, Карп Матвеич, побольше читай, поменьше слушай, – напутствовал его Бурлак, – наше простонародье любит языками‐то чесать, а самого главного не понимает. Советская власть – это не беззаконье против прежних хозяев, это перераспределение благ в пользу неимущего контингента.
– Так мы о классовом сознании говорим или все‐таки о благах? Скоро посевная, землю‐то барскую кто пахать будет? А жать? А урожай торговать?
– Мы будем, товарищ, мы! Новые хозяева свободной России.
– Тогда ладно. – Карп вежливо улыбался, но мозолистая пятерня еще долго шкребла затылок под густыми пшеничными волосами.
Кто эти самые «мы»? Ему требовалась делянка, за которую возложена ответственность на его персональные широкие плечи и его собственных могучих быков. А поднятая в красивом жесте рука и обтекаемое «мы» не превращались в тугие мешки пшеницы и овса. Тем не менее он чуял за спинами революционеров большую неудержимую силу и повиновался ей, как дикий конь под седлом опытного объездчика: не понимает, куда и зачем его ведут, но каким‐то лошадиным сверхчутьем уже готов слушаться повода.
Весна, примчавшись на крыльях первых жаворонков, уверенно спрыгнула на негостеприимные заснеженные поля, разметала трескучий лед на Ишиме, выгнала на выпасы ласковых буренок, отвыкших от яркого солнца и бесцеремонных слепней. Бурлаку пришлось‐таки пообещать своим красноармейцам бессрочный отпуск по причине надвигающейся посевной, но кустистые седые брови над молодыми карими глазами хмурились, не предвещая беспечного летования на огородах.
– Карп Матвеич, подь сюды, – позвал он своего доверенного служаку как‐то в начале апреля.
Довольный оказанной честью, Карп поспешил к командиру, сжимая в руке фляжку, из которой призывно пахло чем‐то ядреным.
– Угощайтесь, товарищ командир.
– А, благодарю. – Бурлак отпил, крякнул, вытер густо посоленные сединой черные усы. – Я вот о чем кумекаю: в мае все у нас с тобой разбегутся. Надобно к тому времечку уйти подальше.
– Как подальше? – непонимающе заморгал Карп. – А посев?