Шаховские слушали внимательно, не перебивая. Воодушевляясь их молчанием, Евгений распалялся все более и более:
– Вам жалко расставаться с прекрасно налаженным бытом? Да разве это равновеликие ценности по сравнению с жизнью и свободой? Я тревожусь только за судьбы тех, от кого ничего, кроме добра, не видел. Карп Матвеич сам не понимает, что принесет завтрашний день. И все они такие: готовы ломать, еще не придумав, что будут строить. И матушка моя его пытала, требовала отказаться от этой затеи, а он ей: не могу, я не решаю, там, мол, совет народных комиссаров. А вам известно, кто в этом совете? Сплошь каторжане, беглые или дезертиры. Чего вы от них ждете? Им ваша смерть… – Тут он виновато оглянулся на побледневшую Полину. – Ваша смерть – только повод растащить все добро.
– Эжен, я не совсем понимаю, на что опирается ваша горячность? – возразила похолодевшим тоном княгиня.
– Только на предположения. Лучше перестраховаться. Я слышал настороженность, даже страх в голосе Карпа Матвеича – кажется, он сам не знает, каков план Бурлака. И… – тут он замялся, – я знаю дядюшку: он
– Но почему ты исключаешь, Дарья, что Карп нарочно пришел к Глафире, чтобы нас предупредить? – Князь понизил голос и обращался к одной супруге, как будто Жоки с Полей в кабинете не было. – Возможно, его визит носил двоякий характер. Он ведь осведомлен, что мы не враги своему народу и к Глашеньке благоволим. Вот и решился на двойную игру. Если выгорит – никто не виноват, а не получится – что ж, он сделал что мог.
– Нет, Глебушка, ты как хочешь, а я не верю ни в какую революцию, – резюмировала Дарья Львовна, – пошумят и успокоятся.
– Дашенька, здесь нет ни тебя, ни меня. Мы вместе, мы семья. Это не дискуссия на водах, речь идет о жизни и смерти.
Жока с замиранием слушал, боясь нечаянным словом испортить, помять, повредить неожиданную сговорчивость князя.
– И куда ж нам бежать? – с иронией спросила Дарья Львовна. – Из собственного дома, без капиталов, без бумаг.
– Управляющий вышлет что сможет, – рассеянно обронил Глеб Веньяминыч. – А вообще когда речь заходит о жизни, то о капиталах думать неуместно. И знаешь ли… – Тут он зло и требовательно посмотрел на Евгения, в упор, так смотрят перед тем, как вызвать на дуэль. – Я все‐таки на стороне нашего друга Эжена, он неспроста горячится.
– Это все напоминает дурной сон. Не могли бы мы продолжить диспут завтра? – Княгиня сделала тактический ход: отложить до утра, а там и накал страстей замылится бытовыми хлопотами.
– Нет, Дарья Львовна, – почувствовав поддержку главы семейства, Жока совсем распоясался и влез в разговор, когда его вовсе не спрашивали, – счет идет на часы. Вы ведь можете переждать недельку в Петропавловске? Что вам терять? Если никаких кровопролитий не будет, спокойно вернетесь домой, скажете, что по модным магазинам ездили. А если начнутся лихие дела, сами увидите, что я не ошибся.
– Нет, дружок, так не получится. Как только автомобиль выедет за пределы Новоникольского, нас сочтут за беглецов, и через недельку здесь всем комиссары будут распоряжаться, – не согласился князь.
– Тогда тем более нет смысла уезжать, – обрадовалась его супруга.
– А кто им помешает распоряжаться здесь, выдворив вас насильно? Коли уж сами видите, что у комиссаров капитально руки чешутся похозяйничать в имении.
Евгений не собирался сдаваться. Он уже лихорадочно строил новый план: если не удастся уговорить княжескую чету, то надобно похитить Полину, спрятать у себя, переждать. Угрюмая решимость читалась в светлых глазах, и ей больше, чем словам, поверил высокородный собеседник.
– Значит, так тому и быть. Мы собираемся. Вели заложить лошадей и иди собирать вещи. До зари тронемся, по темному времени.
Князь с княгиней еще какое‐то время попрепирались, пока разобиженная супруга не покинула кабинет, не желая тратить драгоценное время на ненужные разговоры. Ей еще надлежало заняться упаковкой ценностей, нарядов и дорогих сердцу вещичек.
Жока побежал домой, где сидела во тьме, без единой свечечки осунувшаяся Глафира.
– Ну что, предупредил? – с порога кинулась к нему, обнимая, ощупывая и тыкаясь в темноте нервными губами куда‐то в подбородок, в шею, в мокрую тужурку.