По степи шагал верблюд

Евгений замер, щеки обдало горячим. Он коротко кивнул.

– Да, я договорился… будет место.

Уф, не заподозрили… На самом деле у него было два билета на обратный пароход. Они с Полиной решили сообщить о решении у трапа, чтобы не осталось времени передумать или уговорить. Жока опасался, что Поля не устоит перед материнскими слезами или гневом отца.

– Посадим их на пароход, а в последний момент ты сойдешь на берег, – в сотый раз повторял он.

– Да, да, правильно, – кивала бледная княжна, – в самый последний момент, чтобы не осталось времени передумать. Нельзя, чтобы maman и papa из‐за меня подвергались необдуманному риску.

– Нельзя. Тебя я защитить смогу, ты моя… невеста, будущая жена, моя половинка, а за князя мне трудно будет вступиться. – Жока задержал взгляд на гибкой талии, не спрятанной, как обычно, под пятью слоями шелка и габардина, а дышащей прямо под тонким льном, здесь, рядом.

– Я не прощу себе никогда, если с маменькой или папенькой по моей вине случится беда. – Она попробовала забрать руку.

– Не случится. Кто любит, тому Бог помогает. – Он хотел еще что‐то сказать, о чем‐то попросить, но только вздохнул, опустил голову и пошел в дом. Да, не заявись он к Глебу Веньяминычу с предупреждением, не было бы сейчас этого валкого, расшатанного положения. Мог ли он знать, подслушивая слова дядьки Карпа, к чему это все приведет?

* * *

Большой трехпалубный корабль стоял под парами, навострив нос на Азов. Багаж споро загрузили в каюты. Неизбежно приближалась минута, когда все тайное, сто раз переговоренное станет явным, от которого уже не отвертеться, не оттянуть и не переиначить. Самый страшный момент.

– Maman, papa, – начала Полина, – grand merci. Вы подарили мне счастливое детство, но теперь оно закончилось. – Пароход натужно загудел, фыркнул, грязноватый борт завибрировал. – Я останусь здесь, с Эженом.

Князь вздрогнул, замер, наклонив голову, будто не расслышал, княгиня выронила из рук зонтик, он щелкнул костяной ручкой по булыжнику и остался валяться в пыли.

– Madame, monsieur… – Жока страшно волновался, в ушах стучала кровь, он даже не мог разобрать собственных слов. – Я прошу вас оказать мне честь и… прошу руки вашей дочери Полины Глебовны. Я ее люблю всей душой и обязуюсь быть примером добропорядочности и честности, чтобы создать достойный всяческого уважения союз.

Возле остатков багажа кто‐то засопел. Наверное, что‐нибудь стащили.

– Полиночка, детка, ты же это не всерьез? – Дарья Львовна заговорила вдруг тоненько, фальшиво, сюсюкая, как с маленькой.

– Эжен, это не мужской разговор. – Князь протер платком вспотевший лоб.

– Мужской. Обдуманный. Взрослый. Я люблю вашу дочь и не могу представить свою жизнь без нее. – Евгений повернулся к Полине, протянул ей руку. – Готова ли ты разделить со мной печаль и радость, богатство и бедность?

– Да! Да! Да, рара, я готова разделить все тяготы жизни… с ним. – Она схватила протянутую руку, крупные слезы текли по бледным щекам, они уже намочили несуразный крестьянский платок, но она не вытирала щеки. Пароход снова призывно загудел.

– А зачем было тянуть до Ростова? – Брови княгини взлетели чайками. – Почему не признаться сразу? Не было бы этих испытаний и лишений.

– Я… я боялась, что…

– Мы так решили, – ответил будущий муж за обоих, – решили проводить вас.