Людей на тракте становилось все больше, это обнадеживало. Немало отыскалось желающих перезимовать под охраной генерала Краснова – атамана Всевеликого войска Донского. Идти становилось не так боязно, но скорость замедлилась. Полуденную жару переждали в приветливом постоялом дворе, где подавали паштет из утиной печенки.
– И чем же вам не фуа-гра, маменька? – развеселилась Полина, замотанная по‐крестьянски в платок, так что на виду оставался только пятачок розового личика. – Ничем сей деликатес не уступает шедеврам парижских поваров.
– Вкус отменный, – согласился Глеб Веньяминыч, – вот только сервировка все портит. Вкус блюда зависит не только от ингредиентов, но и от того, где его подают. Слышится ли плеск моря, звуки свободного и открытого мира. Или ты глотаешь кусок в страхе, что вот-вот отберут.
К вечеру сделали привал в татарской деревушке у дальних родственников Гарифуллы. Здесь надеялись отоспаться. Денег татарин потребовал вдвое больше, чем платили за прошлый постой, половину взял деньгами, а вторую – часами. Глеб Веньяминыч не жаловался. Лишь бы добраться живыми до места. Самые дорогие фамильные украшения Дарья Львовна зашила в платья, то, что попроще, растолкала по чемоданам. Станут искать, придется все перерывать и вскрывать. Не так‐то просто. По прошествии трех месяцев она и сама начала забывать, где и что запрятано. Даже обручальное кольцо, с которым никогда прежде не расставалась, сняла с руки, поцеловала и пришила суровой ниткой к подкладке Жокиного кителя.
– Это самая большая моя ценность. Я знаю, ты не потеряешь, – сказала она, глядя ореховыми, как у Полины, глазами.
Теперь Жока часто прижимал руку к тому месту, где невесомо колотилась о сукно священная реликвия семьи Шаховских. Его внимательный повзрослевший взгляд подолгу останавливался на живописных рощах, полях, людях, говоривших с ним на одном языке, и внутри раздавался печальный звон эмигрантского колокола. Без пяти минут беглец грустил о несделанном, невыслушанном и невыкрикнутом, о том, что кто‐то другой будет ставить запятые и точки в истории его родины, будет казнить и прощать.
Дон показался на третий день к вечеру. Возле пристани колыхалась толпа. К отправке готовили пассажирский пароход, три баржи и несколько суденышек поменьше. Глеб Веньяминыч решил не искушать судьбу, ночуя на берегу. Переплатив с лихвой, он добыл две крохотные каюты на пароходе. Кажется, здесь порядка наблюдалось поболее, чем в окрестностях Царицына. Впереди ждал Новочеркасск – столица нового государственного образования, затем батюшка Ростов, именуемый воротами Северного Кавказа.
Могучая река к осени обмелела, сквозь темно-зеленую толщу просвечивало рябое дно, израненное солнечными бликами. Волны, преломляя свет, создавали целый спектакль за кулисами мохнатых водорослей. Одни пятна казались поярче – Жока назначил их красноармейцами, те, что побледнее, стали белогвардейцами. Подводные дружины отплясывали на удивление слаженно, то сливаясь в единый световой поток, то разбегаясь по дну разбитым зеркалом. Иногда удавалось разглядеть и других зрителей законспирированного балета: мелкая рыбешка, замечтавшись, заплывала на середину сцены, но тут же в испуге удирала, чтобы не портить представление.
Плавание выдалось спокойным, Донское войско бдительно охраняло главную артерию. Дисциплина везде: в выправке судового командования, в обращении с пассажирами, даже подстаканники на пароходе не перевелись.
– Женя, у меня на сердце неспокойно. – Полина носила на стриженой голове простенький платочек, отчего выглядела жалкой, обтрепанной, как потерянная кукла. – Я не хочу стать причиной твоей… поломанной жизни. Какой из тебя солдат, офицер? Франция – страна богачей. Кому ты там нужен?
– Я думал, что тебе. – Евгений надулся.
– Да, только мне. Одной мне. Поэтому… давай я останусь здесь. Мы вместе останемся. Здесь дом, все знакомое. – Она замерла, опустив голову.
– Как скажешь.
Он хотел казаться степенным, но внутри все возликовало. Не придется искать новой судьбы. Он просто вернется домой и станет служить новой России, своими руками строить общество всеобщего благоденствия. Здорово! У сибирского правительства больше нужды в патриотах, чем у Франции. Впереди веселое, интересное время. Когда строится новое, всегда страшно, но и интересно. Скоро он станет офицером или депутатом, и Полина не будет стыдиться, что выбрала такого в мужья.
Во все времена славившийся торговлей Ростов расставил пятерню торговых трактов, по которым бесперебойно поставлялись как необходимые товары, так и свежая информация. В порту не прекращалась погрузка-разгрузка, измученные тревогами эмигранты печально провожали отплывающие суда в ожидании своей очереди. Началась охота за отметками в паспортах, которая грозила затянуться на месяцы, если бы не запасенные царские монеты, старинные часы и плотные пачки иностранных купюр. Шаховские разместились в небольшой, но очень чистенькой гостинице, которую держали аккуратисты немцы. Хозяйка в накрахмаленном чепце приветливо кивнула и потребовала расчет золотом. Князь оставил еще одни часы и завалящий перстенек с янтарем, хозяйка вполне умилостивилась таким подношением и предоставила две натертые до блеска комнаты сроком на три недели. Ее дочки, проворные фройляйн, мигом принесли горячий самовар, таз и ведра с горячей водой. Несмотря на весь лоск, с горячим водоснабжением случались перебои.
Зато завтрак подавали на крахмальных салфетках, как в старые добрые времена.
Из Ростова уходили пароходы в Одессу, где собирались не желавшие мириться с новой властью и выбравшие откочевать за моря. Одесса распахивала морские ворота в Стамбул, а тот – во весь широкий и свободный мир.
В сентябре, накануне отплытия, узнали, что белые разбиты под Царицыном. Порадовались, что удалось оставить его перед боями и не попасть на десерт кровожадным большевистским командирам.
– Нам везет, – шепотом говорил Глеб Веньяминыч, усаживаясь в экипаж, – из самого Петропавловска идем в хвосте у белочехов, а из Царицына сбежали до красных.
– У Эжена есть билет назад, в Петропавловск? – спросила Дарья Львовна.