– Пишут, что теперь вместо Божьих заповедей по заветам Руссо жить будем. Кумиры твои Францию в чистый парадиз превращают. Отказались, вишь, от никчемной «доктрины гуманности». Хоть мне казалось, она и до сих пор им руки не туже гнилого вервия связывала.
Александр рассеянно пробормотал:
– Не повредило бы чрезмерное чтение газет вашему рассудку…
Василий Евсеевич вздернул бровь:
– Моему рассудку? Вся страна свихнулась, а ты предлагаешь мне остаться единственным здравомыслящим?
Перечитал ликующий газетный отчет о том, что отныне благодаря истинным патриотам Кутону и Робеспьеру отменены лишние проволочки перед казнью, такие как допрос обвиняемых и вызов свидетелей защиты. Всем гражданам вменяется в обязанность донести на любого известного неблагонадежного, который тут же будет арестован. Все враги народа наконец-то будут изобличены и уничтожены в кратчайший срок.
Александр протер лицо ладонями:
– Нас может спасти только прекращение террора.
Василий Евсеевич вытащил фуляровый платок, трубно высморкался:
– Так вот для чего тебе на свободе надобно остаться? В Бруты метишь? А на эшафот попадешь, что я твоей матери скажу? А Машеньке?
– С Брутом не смею даже равняться. Брут Цезаря ради республики убил, самому ему ничто не угрожало. А я наши собственные жизни спасаю: мы все в очереди на гильотину.
– Да только один ты эту очередь распихиваешь, вперед торопишься.
Александр ответил невпопад, думая о своем:
– Пока за Робеспьера Национальная гвардия, он непобедим.
– А с чего ты взял, что гвардия будет за Робеспьера?
– Они солдаты. Привыкли повиноваться своему командиру. А их командир Анрио предан Робеспьеру.
– М-м-м… – дядюшка нашарил табакерку, раскрыл ее и задумчиво исследовал содержимое. – А не ты ли мне толковал, что власть, неуязвимую снаружи, следует рушить изнутри?
Александр грыз ноготь, уставившись в окно. Василий Евсеевич уже и понюшку взял, и прочихался, и снова в газетный отчет углубился, когда племянник наконец спрыгнул с подоконника.
– Кажется, я знаю человека, который наловчился носить гвардейскую форму.
XXX