Снова наступило молчание, поскольку Вернезар не мог отрицать безразличия, граничившего с враждебностью, с которым меня встретили в Улистэйлейане после прибытия в Амало.
– Мы хотели бы получить предупреждение, – процедил он, – чтобы суметь дать осмысленный ответ Амал’отале, обратившемуся к нам за разъяснениями. Он пожелал узнать у нас, чем вы умудрились так сильно разозлить семью Дуалада.
Вот теперь все стало на свои места.
– Эта проблема не имеет никакого отношения к Улистэйлейану, – сказал я. – Мы приняли законное обращение от жительницы города, как велит нам наше призвание и наш долг. Вы не имеете права вмешиваться в работу Свидетеля Мертвых.
Занарин со свистом втянула воздух сквозь зубы.
– Что ж, – произнес Вернезар, безуспешно пытаясь скрыть ярость. – Вы сейчас ответили на вопрос относительно вашего положения в иерархии служителей Улиса.
– У вас его нет, – прошипела Занарин.
– Вы не принадлежите к нашему сообществу, – продолжал Вернезар, – и мы передадим это Амал’отале.
Он развернулся и пошел прочь.
Занарин задержалась, чтобы сказать:
– Мы надеемся, что вы не пожалеете об этом.
И последовала за начальником.
Но я знал, что она лжет. Именно на это Занарин и надеялась, и если бы в ее силах было заставить меня пожалеть, она ни за что не упустила бы такой возможности.
В итоге я передумал. Вместо того чтобы ехать домой, я попросил княжеского кучера отвезти меня на кладбище Ульваненси – поговорить с Анорой. Он был рад меня видеть, но воскликнул:
– Ты ужасно выглядишь, Тара! Что ты делал все это время?
Я постарался как можно подробнее описать ему события последних нескольких дней, и он нахмурился.
– Амал’отала зря так поступил. Ты честный прелат, ты не должен доказывать свою правоту каким-то проходимцам. Ни один самозванец не смог бы совершить того, что сделал ты.
– Все к лучшему, – сказал я, хотя его возмущенные слова согрели мне сердце. – С судом божьим не поспоришь.
– Семье Дуалада не следовало спорить с Амаломейре, – продолжал Анора. – Меня удивляет, что Амал’отала вообще это допустил.
– Для того чтобы меня поддержать, он должен был убедиться в том, что я не лгу, – сказал я с горечью, которую вовсе не хотел ему демонстрировать.