И старуха подсела к Полиньке и стала с жадностию ощупывать ее платье.
Полинька так была утомлена, что глаза ее невольно смыкались, и она чувствовала, как понемногу теряет сознание и последние силы; все члены ее будто замерли. Сидя подле нее, старуха что-то ворчала; но Полинька ничего не понимала и скоро заснула. Детский плач разбудил ее; но она была так слаба, что едва могла открыть глаза… Старуха сидела посреди комнаты на полу, окруженная лохмотьями; на ее безобразном носу торчали очки в медной оправе, опутанной нитками она порола небольшим ножичком старый сюртук.
— Ничего, спи, — сказала она, заметив, что Полинька приподнялась, — это жилицыны дети плачут.
Послышался детский кашель.
— Ишь ты, цростудили его. Вот зачем таскали на дачу! Да и то правда, — прибавила старуха, усмехнувшись, — с кем же его было оставить?.. Ну, не хочешь ли кофею?
— Нет-с, благодарю!
За стеною послышались удары в бубен, и пискливый детский голос затянул в нос немецкую песню.
— Это что?! — спросила Полинька.
Старуха усмехнулась и стала тихонько, сиплым голосом, подтягивать.
— А дочь шарманщика учится, — сказала она.
Девочка кричала во всю глотку, ребенок плакал, мужчина кашлял, женский голос бранился по-немецки.
— Вот так веселье: кто плачет, кто поет… Чего хочешь, того просишь! — заметила старуха.
— Кто тут живет?
— Шарманщик с женой да с двумя детьми. Немчура бедный, прежде держал токарный магазин, да проторговался, а в подмастерья не годился: глаза плохи! вот и мыкают горе. Жаль их! иной раз ходят-ходят, чай весь Петербург обойдут: меньше гроша принесут домой! Кажись, думают люди, что коли с музыкой человек ходит, так ему весело и есть не хочется! а не все равно — такой же нищий: подайте Христа ради, вот и все. Постой, я спрошу, что они собрали вчера? на дачу ходили!
И старуха, смеясь и подмигивая, встала, подошла к стене и, постучав, закричала;
— Мадам, а мадам!
Гам продолжался; ответа не было.
— Эй, гер, гер![11] — гаркнула старуха во все горло.
И то напрасно. Наконец она потеряла терпенье и начала стучать в стену. Все смолкло; только один кашель продолжался.
— Мадам, что достали вчера? а?