— А забота тебя, баба, не берет?.. Молчишь? А меня вот берет забота. Нарвалися, видно, мы все на задиру большого, каков есть Степан Баюков… От этакого скоро соломинки не получишь… Верно, молодка?
— Да… оно… верно… — тупея, шепнула Марина.
— То-то вот и есть… Забота, говорю. А ты, на случай, не тяжелая?.. Не тяжелая, говорю, а?
Марина открыла рот и одурело сказала:
— Нет… ничего… не примечала я…
Старик облегченно вздохнул, но опять насторожился.
— Вот и хорошо. Придется вас, ребята, пока что развести: ты в сенцах теперь будешь спать, а Платошка на сеновале… Неровен час, понесешь опять — лишние хлопоты, и без того горько. Платошке ужо сам прикажу.
Марине стало до того стыдно, что жар разлился во всем теле. Казалось, Маркел сейчас сдернул с нее платье, и вот все увидели ее голую, жалкую, опозоренную, выгнанную мужем со двора. Маркел уже кричал на кого-то во дворе, а Марина все стояла, заливаясь румянцем, и дышала пересохшим ртом. Только тут уразумела, что у нее отымают последнюю отраду: хоть ночью с глазу на глаз перемолвиться душевным словом с единственным в мире родным человеком. Она гордилась, что Платон, обойденный и достатком и удачей, только с ней, Мариной, узнал счастье. Эту гордость отнимал у нее Маркел. И разве можно на такое руку накладывать? А Маркел вот наложил — и будто полжизни отнял.
Марина тихо плакала, в чужой избе никого не было. Чужая изба прибрана ею, Мариной, без радости, ради страху одного.
Марина села на лавку и тихонько завыла:
— О-о… батюшки… обида-то!
За печкой заколыхалась линялая занавеска. Старая Корзуниха, приподнявшись на здоровой руке, кивала Марине, морща лицо понятливой усмешкой.
— Ревешь, бабонька, опять?
Марина всплеснула руками и беспомощно заморгала.
— Ой… ты, Дарья Кузьминишна… забыла я…
О старухе действительно часто забывали. Корзунины давненько называли ее полумертвой и смотрели на нее так, будто дивились, что она еще жива.
Марина же считала, что Корзунина все готовится к смерти, молится и глядит к себе в душу.
Марина быстро вытерла слезы — так ее поразило сейчас старухино лицо. «Смертного» в нем ничего не было: искрились глаза, поблекшие губы дерзко улыбались.
— Ревешь, молодушка?.. Поди, опять Маркел чего наговорил тебе, а?.. Иди-ко сюда…
От голоса ее шла теплота. Марина вдруг осмелела, подсела ближе и начала рассказывать, что приказал старик, как ей обидно, горько от такого приказа, какие тяжкие пришли дни.
ebooksa