Андреян, мрачный, со страдающим лицом, сосчитал точки на старинном железном безмене и отрывисто сказал:
— Будет. Пуд.
Ермачиха сощурилась:
— Пуд ли, голубчики?
И сама начала рассматривать точки на длинном тяжелом рычаге безмена. Матрена, глядя на Ермачиху ненавидящими глазами, казалось, хотела пронзить насквозь старушечий затылок.
— Этак палец переломишь. Верно ведь, не обманывают тебя… господи-и!
В ее голосе непритворно зазвенели слезы.
Старуха, покачав головой, взвалила мешок на плечи. Ее жующие губы выражали сомнение. Она стояла и неторопливо встряхивала мешок плечом, будто не замечая злобных взглядов, которыми провожали ее. Выпрямляясь и кряхтя, сказала весело:
— То ли мучка легкая, то ли я, старушка, еще крепкая— что-нибудь одно!..
Ей никто не ответил ни слова.
Первым разразился Андреян.
— Это по какому праву ты распорядилась, Прасковья? Все равно как по ветру добро развеяли!.. В жизнь свою этакой дуры не видывал!
Матрена, уперев руки в бока, надрывалась:
— Губами прошлепала, как кобыла дохлая… Этакую муку, сухую, добрую, как на свадебку, и всякой прощелыге отдавать!
Она еще шире раскрыла рот, но Маркел круто повернул ее за плечо.
— Во дворе не орать — людям слышно! Айда в избу!
Прасковью ругали все, а муж не заступался — Прасковья провинилась.
Напоследок Матрена как ножом пырнула:
— Не по праву и полезла ты с Ермачихой говорить. Ты младше меня сноха. Надо место свое знать!
Прасковья тут не сдержалась: