— Как так? Я на пять годов тебя старше.
— Знаем, что перестарком тебя взяли, — да ведь Семен-то второй сын, а мой мужик — самый старшой.
— Ах ты подлая! — вскипела Прасковья, багровея тонкогубым лицом. — Знаю я, как ты парням на шею вешалась…
— Я? — задохнулась Матрена.
— Ты-ы!.. Оглохла, что ли?.. Все парни тебя боялись… Язык да руки у Матрены-де такие, что слабенького мужика в первую же ночь прибьет.
Не успела Прасковья злорадно хохотнуть, как Матрена сбила с нее платок.
Снохи запутались пальцами в волосах друг у дружки и, одичало сопя, чуть не упали на пол, тут же разнятые властными мужичьими руками. Маркел, отодвигаясь и бешено грозя пальцем, шипел:
— Чертовки долговолосые! Чисто с цепи сорвались… Только посмейте задирать еще, на мужьев ваших не погляжу, сам за волосы оттаскаю. Только в грех вводите… Брысь!
Большаки толкнули к рукомойнику своих растрепанных жен.
— Ступайте, глаза промойте. Еще кто увидит вас этакими… срам!
Матрена, громко всхлипывая, гремела в сенцах рукомойником. Она была вспыльчива и в сердцах свирепа на язык. И сейчас только собралась сказать Прасковье что-нибудь оскорбительное, как вдруг увидела во дворе Марину.
Марина не знала, что произошло, и шла размеренной походкой, неся на коромысле две тяжелые корзины выполосканного белья.
Матрена мигом вспомнила Ермачиху, мешок, уплывающий из двора на ее спине, и вновь злобно вспылила:
— Вот из-за кого страдаем!.. Ишь, она ходила тряпье свое полоскать, а мы тут мучайся, обижай друг дружку…
Марина, побелев и часто дыша, поставила корзину на верху лестницы и обратила ко всем напряженное, осунувшееся лицо.
— Чего опять?.. Ведь своего-то я почитай ничего и не стирала… все ваше.
Прасковья махнула рукой.
— Добро из-за тебя пропадает — вот что.
Все заговорили враз, наперебой, наседая на Марину. Маркел, всех выше, седой, косматый, с бородищей торчком, как старая матерая коряга; большаки, одного роста, бороды черны, густы, груди и плечи широкие, как неотесанные плахи; Прасковья, тонколицая, высокая, как жердь; Матрена, приземистая, крепкая, круглобокая, — все они наступали на Марину, окружая тесным, душным кругом, как крепко сколоченные заборы корзунинского двора.
— Все из-за тебя, бессовестная, к Ермачихе-ведьме наше кровное добро утекает!
ebooksa