— Что же вам рассказать? — спросила она, очень похожая своей улыбчивостью на Сашку Глушко.
Ну, например, как вы живете на свои кошты, как мероприируете по праздникам?
— Мероприируем? — отозвалась она весело. — Тогда мы едим винегрет всю ночь.
— Винегрет всю ночь — хорошо! — восхитился Карпухин. — Звучит, как энергичный плакат.
— А ты оглянись, — посоветовал Зарубин.
Виталий посмотрел по сторонам и увидел над своей кроватью творение Глушко. Буквы крупные, старательно написанные плакатным пером. Очки Карпухина, взлетев на переносицу, засияли восхищенно. Отраженная в очках, вспыхнула стосвечовая лампа.
— Спасибо, друзья, — сказал он растроганно и серьезно. — Мои уши к вашим услугам.
За окном совсем рассвело. Уже около кухни стояла запряженная больничная лошадь, и ее оглядывал сторож, пришедший от проходной, подозрительный, как все сторожа: не троянский ли это конь прибыл в больницу через задние ворота? Ворчали голуби на крыше, набирали утренней яркости, отливали красным пустые окна слесарной мастерской, а фонари еще не погасли по недосмотру.
Великанов содрал газету с окна. Висела здесь недавно занавеска, но Дима Зарубин взял ее домой, чтобы жена постирала, да так и не привез назад. А именно сейчас она и была бы нужней всего, потому что у холостяков гостья, а никакого уюта в комнате — даже противно.
После нескольких рюмок захотелось петь. Карпухин снял гитару и стал трынькать — настраивал, вслушивался настороженно в струнные переборы.
— Люблю легкую музыку, — поглядывая на Аллу, поделился своей страстью Зарубин.
У нее метнулись от смеха по вискам белокурые пряди. Великанов пожал плечами, щурился от дыма сигареты. Возразил Зарубину, не мог промолчать:
— Всегда был против термина «легкая музыка». Отдает вторым сортом, халтурой. А кто сомневается, что это большое искусство, пусть займется легкой атлетикой — там тоже все легко…
— Брось ты, Коля, — махнул рукой повеселевший Глушко, — жутко становится, когда одни выводы…
— А вы, простите, хной не пользовались для волос? — таясь и переходя на шепот, спросил Дима у Аллы. — У меня жена тоже блондинка…
Девушка расхохоталась, уморил ее Зарубин. Карпухин, следивший за разговором напряженно и чутко, как суфлер, обратился к ней попросту:
— Намазалась хной, бесстыдница, и хоть бы хны!
Среди острот и дружного смеха один Виталий услыхал, как на кровати Андрея Золотарева лопнул шарик.
— Лопнул со смеху, — пробормотал он. Прислонил гитару и, выйдя из-за стола, отвязал лопнувший шарик и зачем-то положил его в карман.
Вернувшись, Карпухин с неудовольствием заметил, что под действием вина Зарубин стал еще более назидательным и нудным. Самыми невыносимыми людьми для Виталия были те, которые долго и обстоятельно объясняли понятные вещи. У Аллы начали слипаться веки — о, как восхитил его этот бессловесный протест против кафедральной эарубинской скуки!
ebooksa