— Конечно нет. Мы должны быть чуткими. У матерей не совсем просто на душе, когда их дочери выходят замуж.
— Подумаешь — муж! — озорно воскликнула Алла. — Муж объелся груш. — Она остановилась и, опершись на его руку, высыпала из туфли песок. — Мужик!
Теперь и он засмеялся. Оба вспомнили, как она провожала его из Москвы. Проводница прохаживалась вдоль вагона и смотрела на них.
— Мужик, что ли? — не выдержала она, когда Саша отошел к киоску.
— Нет, — ответила Алла.
— Брат?
— И не брат…
— Кто же, стало быть?
— Друг.
— Надо ведь! — недоверчиво покачала головой проводница. — Поди ж ты!
…Он провел ее среди куч кирпича и шлака. У темного окна, через которое просвечивалась газета, Саша приложил палец к губам. Они тихо пробрались к подъезду. В коридоре, где пахло известкой и сыростью, он поставил у ног сумку и, обняв Аллу, ткнулся в ее очки.
— Мне надоели твои шарики, я целую резину, — взмолился он.
— А вдруг кто-то поднимется и включит свет? — зашептала она. Нащупав ногами кирпич, встала на него, чтобы не тянуться.
— Коридор поворачивает направо, не увидят. И потом мы не тратим время на поиски выключателя. И вообще сейчас модно целоваться на виду.
Ее плащ шуршал и обжигал ему руки. Гулкий ночной коридор, казалось, прислушивался и повторял за ним жаркие, нестареющие слова. Оба вздрогнули, когда под ногами свалилась сумка и звякнули бутылки.
— Ни яких умов для кохання, — вздохнул он, удивляясь своей внезапной украинской речи.
Алла выскользнула из его рук, и он поднял сумку. Пробираясь вдоль стены, он поддерживал Аллу под руку. Но она все равно на что-то натыкалась и повисала на нем, ребячливо поджимая ноги. У двери Саша нашарил выключатель, они зажмурились от яркого света.
— Это у нас приемная, — показал Глушко на коридор. — Сейчас я вынесу тебе стул. Ты подождешь, пока они оденутся.
Он нырнул в скрипнувшую дверь и сейчас же, осторожно пятясь, вынес стул.
— Храпят, черти, — сообщил он. — Пришпилю плакат и начну побудку.