Он докурил сигарету, бросил окурок под ноги.
— Я скажу и при ней.
Она закрыла лицо руками. И опять вздрогнули ее плечи. Он подвинулся к ней, осторожно дотронулся до ее локтя. Она опустила руки.
— Я пойду.
Николай взъерошил волосы. Глупые, опустошенные слова подкатывали к горлу. И он понимал — не надо этих слов. Глаза у Тони грустные и заплаканные. Просто нельзя, чтобы она снова плакала.
— Может, я чего-то не понимаю? — спросил Великанов.
Она встала и сделав несколько шагов, повернулась к нему.
— Я была у Золотарева. Кажется, ему очень плохо. А с женой ты помирись.
И ушла по узкой, обросшей кустарником дорожке.
Окурок еще дымил у его ног. Он наступил на него и медленно пошел к церкви. Из-за деревьев всплывали круглые, обкатанные ветрами облака. С дороги доносилось громыханье цепей на колесах машин: где-то идут дожди — может, в его деревне.
Ступеньки церквушки выщерблены. В темном дверном проеме подслеповатое мерцание маленьких ламп. Людей мало. Единственный мужчина с штампованной лысиной вяло отвешивал поклоны. Тамара, увидев Николая, направилась к выходу.
— Дай сигарету, — попросила она.
Он показал ей коробку спичек.
— Тогда пойдем в город. Ужасно хочу курить.
Назад они пошли той же дорогой. Сгущались сумерки. К деревьям от дороги поднималась медленная пыль. Становилось как будто прохладнее, но не свежее.
— Меня поражает, — сказала Тамара, очевидно продолжая спор, — поражает, что религия не прибегает в живописи к услугам абстракционизма. Казалось бы, они родственны в чем-то.
Продолжать спор! Швырять балласт за борт, чтобы стало легче, чтобы как-то удержаться на поверхности.
— Религии никогда не хватало реализма, — поспешно ответил он. — Видно, в этом все дело.
Она помолчала. Шла мелкими шагами. Продуманная, заученная походка была ударным номером ее женской программы. Мужчины, кричите «бис»! Безбилетники, вам не повезло, вы много потеряли!
— Кроме того, — продолжал он, думая о своем, — абстракционизм отпугивает. Искусство, теряющее смысл, теряет расположение человека.