Вот это он помнит. В деревне, среди непролазной грязи, она без конца оглядывала свои боты.
Как мало и зло мы помним, Тамара. Мне сейчас вспоминается, как ты отправляла маме грязное белье в посылке. Мама стирала, и ты получала посылки с чистым бельем. А когда я уезжал на вызовы, ты ходила за водой с маленьким бидончиком. Женщины смеялись над тобой, но тебя это не трогало.
Из-за угла показались желтые корпуса областной больницы. Трехэтажное здание, завешенное лесами, торцом выходило на улицу, по которой они шли сейчас. Но окна их комнаты не видно за забором.
— Сорви мне вон ту веточку, — попросила она, остановившись под кленом.
«Рвать цветы, ходить по газонам…» — мелькнуло у него в голове. И еще вспоминать прошлую любовь, и еще пытаться забыть, что ее погубило… Запрещается!
— Какие пыльные листья! — воскликнула она. — Пыльный город.
— Да, пыльный, — ответил он рассеянно.
Кладбищенские ворота с вывеской, напоминавшей времена частных лудильщиков и брадобреев. С колокольни церквушки расплывался звон. Верующие крестились, пялясь на сверкающий купол. Узкая аллея, куда они свернули, выглядела торжественной в эту минуту безветрия. Деревья застыли. Когда перестали звонить колокола, Николай, чтобы сбить ритм перезвона, оставшийся в ушах, пошел медленнее. Тамара чувствовала себя туристкой. Она пробиралась через кусты сирени и, прочитав полустертую надпись на памятнике, возвращалась к нему.
— Мне хочется послушать церковное пение, — сказала она. В ее голосе слышались капризные нотки, которые умиляли его в первые месяцы супружества. — Как к этому относятся коммунисты?
Он не взглянул на нее, занятый своими мыслями. Устав от своей бесцельной суеты, она схватила его за руку, шла и что-то напевала, и ему показалось, что Тамара даже не подозревает, как тяжело и невесело с ней.
— В детстве я спросил бабушку, что такое церковь, — сказал он, закуривая. — Она мне ответила: «Такой театр». Может, и остроумно ответила, но потом, тоже еще мальчишкой, я должен был самостоятельно убедиться, что церковь не такое уж красивое зрелище.
Угадывая в нем прежнего рассудительного мужа, она засмеялась. Тоненькие ободки ее золотых серег качались, когда она вскидывала голову.
— Ты все такой же! — Ее слова звучали нежно, в них почти не чувствовалось упрека.
— Ты меня не поняла, — решительно возразил Николай. — Мне церковное пение не доставляет удовольствия, как любое другое фальшивое пение.
— А самодеятельность?
— И самодеятельность, если она плохая.
— Ну скажи, — она прислонилась к старинной ограде какого-то склепа, — когда ты слушаешь хороший голос, разве ты можешь знать, что час назад этот артист оказался, к примеру, подлецом? Но ты его слушаешь, и тебе не кажется его пение фальшивым.
Он ответил не сразу. Его забавляла непроницаемая философия их разговора, за которой прятались простые вещи: желание не затевать ссоры и выговориться обиняками.
— Когда я слушал псалмы, то думал не о фальшивых людях. Людей надо знать, чтобы в них не ошибиться. Я думал о фальшивой цели, во имя которой все происходит.
— Фу, как серьезно! Ты все такой же, — повторила она и вздохнула. — Проводи меня до церкви. Все-таки я музыкант.
ebooksa