Он совсем растерялся. Протерев очки, попросил рассказать ему про этих самых казнокрадов, а все прочее как будто не заметил, ибо Валя для него сейчас стала святее всех святых. Конечно, и раньше, уверял он себя. Разумеется, с первого взгляда. Ах, как облагораживали его эти уверения, какой цельной натурой он становился в своих глазах (если пользоваться определением из учебников литературы за 8—10 классы)!
Галя безнадежно махнула рукой. Начала неохотно, потом разошлась:
— …почему уж, не помню, заглянула в ведомость кочегаров. Ага, в бухгалтерии была. Смотрю — такая музыкальная фамилия у одного кочегара — Кальман. А я знаю одного Кальмана. Преподаватель пединститута, кажется кандидат наук. Ну и забыла сразу про него. А недавно Анатолий Семенович приказал чье-то личное дело посмотреть. Копаюсь и опять вижу — Кальман, да не какой-нибудь, а тот, из пединститута. По фотографии узнала. Вот недаром говорят: в медицине всякое бывает…
Вошла бабушка, шаркнув у порога. Оглядела комнату — за порядком приставлена следить, не даром хлеб ест. Что-то сказать хотела, да внучка на нее зыркнула. Известно — нынешние внучки такие. Поколением себя величают. По коленкам мастерицы. А потом — как ягода градобойная…
Невесело было Карпухину, уйти хотелось Карпухину, но жизнь у него и так была сплошной бессюжетицей. И потом — умная осторожность для него стоит где-то рядом с трусостью, даже совсем не отличима от трусости.
Он кивнул Гале, когда старушка вышла. Дескать, интересно.
— А мне захотелось научиться жить. Говорят, на севере так ругаются: он жить не умеет. Дай, думаю, на выучку… Посмотрела лицевые счета. У одной санитарки вижу… У нас ведь санитаркам часто платят за переработку: людей не хватает. И они, значит, ежемесячно разную сумму получают. Почти всегда какая-то разница. А у этой, из терапевтического отделения, одинаковая зарплата. Ну, одна цифра в лицевом счете каждый месяц. И в отпуск она не ходит, и болезни ее не берут — это все видно по бумаге… Как белая ворона.
Она замолчала, откинула волосы. Ленивая ее красота смогла бы послужить фотографу и никогда — художнику. Покопавшись в своем быстром мозгу, Карпухин отыскал для Степановой сравнение: актиния. Выбрала себе спокойное местечко, растопырила свои прекрасные щупальца и красиво переваривает планктон. Плывет планктон по воле воли, а ей как раз и нужен он…
Нет, он слишком категоричен. Продолжением категоричности является консерватизм, а Виталий не любит консерваторов. Галя красива. Оценил ли кто-нибудь социальное значение красоты? В искусстве об этом говорят, но вот если надо взвесить достоинства живого человека, то красота, положенная на весы, ничего не изменит.
Он нетерпеливо потер руки. Посмотрел в окно. У футболистов спустил мяч. Семилетний велосипедист подъехал к ним и великодушно похлопал по раме: берите насос, я не жлоб. Великодушие оценили. Парня попросили не беспокоиться. Пусть не слезает с велосипеда. Пусть себе сидит. Они подержат его за раму, пока там накачивают.
— Встречаю старшую сестру терапевтического отделения, — продолжала Степанова. Виталий сразу же забыл про футболистов. — Спрашиваю, между прочим, как там у них работает санитарка Кулемина.
— Черти! — не выдержал Карпухин.
— Так вот, старшая мне говорит: Кулемина работает где-то на строительстве корпуса, а санитаркой у них только числится. Даже денег не получает: за нее расписывается Клара Архиповна Щапова. А говорю, что дело такое… Говорю, и в других отделениях тоже…
— Ага! — воскликнул Карпухин. — Значит, все нити ведут…
Он взволнованно прошелся от окна к двери. Возвращаясь, поглядел на Галю. Она зевнула и покосилась на часы.
— Тут, конечно, Щапова… Я ее знаю.
— А может, это интуиция? — усомнился Виталий и подумал, что с такой меркой сам он часто и горько ошибался в людях.
— Бог с ними! — вздохнула она. — Может, ей приказал главный.
— Нет, — возразил он, — работает хищник неглупый, но мелкий. Честно говоря, мне эта Щапова тоже не нравится.
— А откуда вы взяли, что она мне не нравится?
ebooksa