– Не будем там говорить о «Черных вдовах», хорошо? Мы знаем, что у «Тандерболтов» работа потяжелее, поэтому давайте просто не будем обсуждать наши дела.
Никто из пилотов «Тандерболтов» ни за что бы не сел в «Черную вдову»: они считают эти штуки ненадежными. Все ребята с «Тандерболтов» выглядели очень молодо и сегодня вечером пытались веселиться, потому что накануне погиб командир их эскадрильи, которого они любили, а горевать никто не смел. В последний раз его видели, когда он несся прямо вниз, но даже в трех метрах от земли его пулеметы продолжали стрелять. Его последними словами было: «Задайте им жару!» Сейчас все пили и болтали. Один парнишка сказал, что он так и не привык стрелять в людей – они слишком сильно дергаются, когда всаживаешь в них пули. Не нравилось ему это, и все тут. У десантников на этот счет было бы другое мнение, многие из них стали настоящими убийцами, но этому молодому летчику было не по душе, как дергаются люди, умирая. Чаще всего на этой посиделке звучала фраза «мы точно прихлопнули Германа», что означало «мы точно подстрелили немцев» – грузовики, танки, штабные машины или солдат; все немецкое – это «Герман», а «прихлопнули» значит «ликвидировали». Майор молчал и бóльшую часть времени сидел у самодельного камина, пытаясь согреться. Я никогда в жизни не чувствовала себя лучше, потому что мне было приятно вообще вернуться из полета живой, и уплетала бутерброды с омлетом, как голодный армянин[60]. Майору нужно было возвращаться в штаб на следующий вылет, так что мы вскоре попрощались с хозяевами, выразив взаимное уважение и благодарность.
В джипе майор задумчиво сказал:
– Ох уж эти парни с «Тандерболтов». Не поймешь их болтовню.
– Почему? – спросила я.
– «Прихлопнуть Германа»… – сказал он с еле заметным оттенком презрения. – Ну кто так говорит?
– А как вы говорите?
– «Грохнуть Ганса», конечно.
Мы высадили его у двери и мгновение постояли, дрожа и сжавшись от холода.
– Что ж, до свидания, – сказал он. – Приезжайте к нам еще. Прокатим вас в любое время.
В свете, бившем из окна штабной хижины, он выглядел усталым и продрогшим. Но можно было с уверенностью сказать, что он не думал о том, что устал или замерз, и вообще не думал о себе. Все они выполняли свою работу, вот и все. Одни летают днем, другие – ночью, кто-то работает в танках, кто-то прыгает из самолетов с парашютом, а еще всегда есть пехота. Все это работа: ужасная работа. Они не думают о ней, а просто ее выполняют, потому что ничего другого не остается.
Когда мы уезжали, в ночное небо взмыл еще один гладкий проворный самолет, набрал высоту и помчался на восток, в сторону Германии.
Das Deutsches Volk[61]
Никто не нацист. Никто никогда не был нацистом.
В соседней деревне, может быть, и затесался нацист-другой, а тот городок в двадцати километрах отсюда действительно был настоящим рассадником нацизма. А у нас, по правде говоря, – только между нами – было много коммунистов. Про нас всегда шла слава, что мы красные. Евреи? Ну, в этом районе было не так уж много евреев. Может, два, может, шесть. Их забрали. Я шесть недель укрывал еврея. Я восемь недель укрывал еврея. (Я укрывал еврея, он укрывал еврея, все дети божьи укрывали евреев.) Мы ничего не имеем против евреев; мы всегда хорошо с ними ладили. Мы долго ждали американцев. Вы пришли и освободили нас. Вы пришли, чтобы нам помочь. Нацисты – Schweinhunde, свинособаки. Вермахт рад бы сдаться, но не знает как. Нет, родственников в армии у меня нет. И у меня нет. Нет, я никогда не служил в армии. Я работал на земле. А я на заводе. Этот парень тоже не служил в армии, он нездоров. Хватит с нас этой власти. Как же мы страдали. Бомбы. Мы неделями жили в подвалах. Мы отказались переправляться через Рейн, когда эсэсовцы пришли нас эвакуировать. Зачем нам эвакуироваться? Мы приветствуем американцев. Мы их не боимся, чего же нам бояться? Мы ведь не сделали ничего плохого; мы не нацисты.
Эти слова, нам кажется, давно пора положить на музыку. Тогда немцы смогут их распевать, и они будут звучать еще лучше. Они все так говорят. Непонятно, как омерзительное нацистское правительство, которое никто не поддерживал, могло вести эту войну в течение пяти с половиной лет. Совершенно очевидно, что ни один мужчина, ни одна женщина и ни один ребенок в Германии ни на минуту не одобряли войну – если верить немцам. Мы слушаем эти истории равнодушно и презрительно, не чувствуя никакого дружелюбия или уж тем более уважения. Наблюдать, как целая нация сваливает вину на других, – зрелище не из приятных. Очевидно, чтобы править Германией, необходимо быть успешным; как только удача тебе изменит, никто не признается, что когда-то о тебе слышал.
По ночам кто-то стреляет по американским солдатам, ставит растяжки на дорогах, устраивая смертельные ловушки для шоферов, поджигает дома немцев, занявших посты в нашем оккупационном правительстве, минирует склады боеприпасов, мотоциклы и вообще все подряд. Но это только по ночам. Днем же мы, по словам немцев, – посланники небес.
В настоящее время мы сидим на западном берегу Рейна, напротив Рурского котла[62]. Местных немцев очень раздражает Рурский котел, и они хотели бы, чтобы мы его передвинули километров на пятнадцать на восток, чтобы их больше не беспокоила своя же артиллерия, которая обстреливает немецкие деревни, как только появляются лишние снаряды. Однажды ночью 504-й полк 82-й воздушно-десантной дивизии отправил через Рейн на десантных кораблях роту, которая взяла и удерживала небольшой город в течение тридцати шести часов. Десантные суда похожи на огромные обувные коробки на весельном ходу, а Рейн – широкая река с быстрым течением, и на том берегу закрепился вермахт, вопреки словам немцев, совершенно не готовый сдаваться. Рота десантников привлекла к себе значительное внимание вражеской армии – согласно оценкам, на них обрушились две немецкие дивизии. Вылазка позволила ослабить давление на другом участке фронта, но десантная рота потеряла многих бойцов в тот день.
Когда они вернулись, генерал Гейвин, командир 82-й дивизии, наградил Серебряной звездой двух офицеров и четырех сержантов. Церемония вручения прошла на неприметной улице посреди кирпичных обломков и обрывков телефонных проводов. Кое-кто из немецких гражданских осторожно выглядывал из окон, с интересом наблюдая за происходящим. Все было очень просто: офицер читал текст представления к награде, а генерал Гейвин прикалывал медали. Шестеро награжденных не были одеты по всей форме; они пришли прямо с задания. Лица их были серыми, как камни, а глаза не были похожи на человеческие, и никто не говорил о том, что они только что пережили на том берегу Рейна. Даже если не знать никого, кто навсегда остался там, было тяжело – что уж говорить о тех, у кого там погибли друзья.
ebooksa