Кукольник. Боже мой! Боже мой! И это пишет русский! Преображенцы, не подходите к этому листку!
Богомазов. Ай-яй-яй... (
Долгоруков. Пожалуйста.
Богомазов (
Кукольник. Ежели сия поэзия пользуется признанием современников, то слушай, Владимир, не пиши на русском языке! Тебя не поймут! Беги от них! Уйди в тот мир, где до сих пор звучат терцины божественного Алигиери! O, divina commedia![119] Протяни руку великому Франческо! Его канцоны навевают на тебя вдохновение! Пиши по-итальянски, Владимир!
Салтыков. Агафон! В итальянском шкафу есть у нас место?
Агафон. Так точно, Сергей Васильевич.
Богомазов. Браво, браво, Нестор Васильевич!
Бенедиктов. Зачем же ты так кипятишься, Нестор?..
Кукольник. Я не могу слушать несправедливости! Вся душа у меня горит! А этот злосчастный Пушкин! Да, у него было дарование! Неглубокое, поверхностное, но было дарование! Но он его растратил, разменял, он угасил свой малый светильник! Преображенцы, дайте мне вина! Он высох, исчерпался, исписался до дна! Он бесплоден, как смоковница, и ничего не напишет, кроме вот таких позорных строк! И притом какая самонадеянность! Надменный тон, резкость в суждениях. Все, что не им выдумано, — мерзость, дрянь... О, мишурный талант! Жалок, жалок ваш Пушкин!
Богомазов. Браво, браво! Трибун!
Кукольник. О, злосчастный Пушкин! Да разве тебя можно поставить рядом с чистым певцом! Я пью здоровье первого поэта отечества Бенедиктова!
Воронцова-Дашкова (
Бенедиктов бледнеет.
Ваш Бенедиктов очень плохой поэт.
Богомазов замирает.
Я думала, что Пушкина травят только в свете. Ну, да, он чужой. Но вы, вы занимаетесь литературой, и мне кажется, я слышала, как черная зависть говорит вашими устами.
Кукольник. Позвольте, графиня!
Преображенцы стоят, вытянувшись. Долгоруков от счастья хихикает, завалившись за спину Богомазова.
Салтыкова (