Гроза

Грозе пришлось напрягать свой детский мозг совсем не детскими задачами. Ей предстояло вернуться на безопасный холмик и скрыться в густых зарослях орешника. До спасительного пригорка оставалось метров пять, что для ее маленьких лапок было серьезной задачей. Это расстояние необходимо было преодолеть в считаные секунды, пока злой рок с неба не настигнет ее. Любое падение или промедление наверняка приведет к ее гибели. Все существо Грозы противилось этой судьбе. В ней проснулась жажда жизни, переполнявшая ее тело и сознание. Маленькая волчица приготовилась к марш-броску. Словно дикая кошка, она поочередно пошевелила плечами, ища равновесия, напрягла лапы, прижавшись к земле грудью. В ее внимательных глазах сиял пытливый острый ум, оценивавший местность и решавший, когда наконец совершить прыжок. Все случилось в считаные секунды, хотя Грозе показалось, что время тянулось невероятно медленно, будто оно увязло в болоте и постепенно куда-то утекало. Маленькое неуклюжее тельце волчонка мгновенно, словно сжатая пружина, выпрямилось и оказалось вне убежища. Гроза бежала так быстро, как только умела. Ею руководил уже не разум, а все рефлекторное, что пронесли через века ее храбрые предки. Она хватала воздух открытой пастью, а сердце, казалось, подступило к горлу. Оно билось, как сотня барабанов, нещадно толкая кровь и гоня ее дальше по кругу из артерий, вен и капилляров. Гроза чувствовала колебания воздуха над головой, и шерсть на ее загривке становилась дыбом, а хвост дрожал промеж ног. Она нырнула под защиту густорастущих сосен и зарослей орешника, когда филин уже бросился за добычей. Старая полуслепая птица камнем упала вниз, едва не разбившись о землю. Филин неистово затараторил и начал усиленно моргать, поворачивая отяжелевшую голову. Он захромал и был вынужден оставить волчонка. Птица с такими большими и широкими крыльями рисковала жизнью в густом сосновом бору.

Гроза ничком лежала под ветвями орешника и жалобно скулила. Ее не отпускала дрожь, на глазенках наворачивались слезы. Маленькая волчица не чувствовала лап и описалась от страха. Мысли роились у нее в голове, но она не могла ухватиться ни за одну из них. Страх близкой смерти пробудил в ней новое знание: чтобы выжить, нужно бежать и не оглядываться. От желудка филина ее унесли быстрые лапы, которые не раз сослужат ей добрую службу.

Пока Гроза тряслась под кустом, небо совсем посветлело. Из-за макушек сосен начало пробиваться яркое солнце, раскрывшее все ужасы прошедшей ночи. Оно наградило своим сиянием тех, кто все еще мог почувствовать его тепло и насладиться весенним рассветом. Прошло не меньше часа, прежде чем Гроза полностью оправилась от невероятного потрясения и, слегка пошатываясь и путаясь в маленьких коротеньких лапках, побрела к логову, где уже вовсю играли ее братья и сестры.

Глава 5

Иван две недели пролежал в деревенской больнице. Почти все это время он прибывал в состоянии бреда. На фоне инфекции, попавшей в рваную рану, у мальчика начался жар и три дня держалась жуткая температура. Он сильно исхудал и ослабел. У него едва хватало сил на то, чтобы встать с койки и дойти до душа, чтобы вечно недовольная старая медсестра помыла его холодной проточной водой. Она небрежно обращалась со всяким пациентом, попадавшим ей на попечение, не жаловала она и Ивана. Однако к мальчику медсестра была более терпима, чем к местному алкоголику, который являлся частым гостем в бледно-желтых стенах больнички. Только детская тщедушность и глухие рыдания по ночам могли разжалобить каменное сердце старухи. Свое неудовольствие она переложила на мать несчастного, которая очень редко появлялась в палате сына. Медсестра страстно ругала Риту за ее безалаберность в кругу таких же деревенских баб, смачно вырисовывая самые гадкие подробности и украшая историю еще более дикими, правда, вымышленными деталями. Они охотно слушали рассказы старой сплетницы и неодобрительно кивали головами. Все они были охотницы до сказок и пустых разговоров, но ни одна из них не наведалась к больному мальчику. Всю его болезнь, не смыкая усталых слипавшихся глаз, за Иваном следил Владимир.

Старик приходил рано утром, управившись с делами по хозяйству, приносил с собой толстую книгу рассказов для детей. Пока Ивана лихорадило, Владимир читал ему о приключениях храбрых путешественников и про жизнь на других планетах. Множество фантастических историй, когда-то уже прочитанных Рите, накрепко откладывались в уязвимом сознании мальчика. В моменты, когда боль усиливалась и на глаза наворачивались слезы, Иван брал деда за большую грубую руку и тихо, беспомощно шлепая сухими губами, просил его читать еще и еще. Мальчик забывался в этих рассказах и будто бы отделялся от своего непутевого тела. Он чутко следил за тем, чтобы дед не прочел ему один и тот же рассказ в третий, а может, уже и в четвертый раз. Больше всего Ивану нравились невероятные похождения отчаянных храбрецов. Он мог часами слушать истории о Бароне Мюнхгаузене — своем новом личном герое. Владимир старался, как мог, читал до хрипоты и не переставал с тревогой и состраданием смотреть в большие жалкие глаза внука. Болезнь Ивана породнила их, и наконец установила ту незримую связь, что существует между самыми близкими людьми. Мальчик уверенно шел на поправку как физически, так и морально. Он больше не был забитым и совершенно потерянным ребенком. Любовь деда будто бы вернула его к жизни. Иван учился верить людям и строить с ними взаимоотношения, даже однажды осмелился взглянуть прямо в глаза старухе-медсестре, когда она навалила ему в миску холодной манной каши.

— Вы, тетенька, меня простите, но кашка больно холодная… Слиплась вся. Я бы сам подогрел на огне, но вот руки с ногами совсем не слушаются. Подогреете, а?

— Ишь раскомандовался, шелудивый! Ты мне не указывай, что в тарелку класть, мал еще! Дед придет — погреет, коль надо, — пренебрежительно ответила тучная медсестра, гордо вскинув голову. Она стала похожа на индюшку, раскричавшуюся у чана с кормом.

Больше Иван ее ни о чем не просил и не спрашивал, всё одно — откажет и накричит, а разговоров на высоких тонах он не мог переносить на физическом уровне. Услышав, как кто-то бранится и по-черному матерится на всю улицу, Иван весь сжимался и закрывал глаза, словно побитый щенок. Он боялся невидимой руки, что возьмет ремень и пройдется по его исхудавшей спине, обратившись красными полосами и синяками. Мальчик старался избегать негативных воздействий извне, ведь они возвращали его во времена его несчастного существования в серой, грязной и вонючей коммуналке. Он смутно помнил городскую жизнь. Она была застлана густым серым смогом и невыносимым шумом соседей, пронзительно визжавших и взывавших к неким высшим силам за тонкими стенами дома-муравейника. Когда это происходило, мальчик вскакивал среди ночи и судорожно искал мать, но она оставалась холодна к его слабости и предпочитала попрекать его трусостью и недостаточной стойкостью. Иван научился хранить боль в себе, не показывать страха и не плакать на людях. Это умение пригодилось ему и в таежной больничке, где его глухие рыдания воспринимались старухой-медсестрой как нытье и избалованность. Когда вторая неделя его пребывания в палате номер три подошла к концу и рана на ноге окончательно затянулась, пришло время возвращаться в маленький домик на окраине деревни. Из больницы Иван вышел на трех ногах. Тучная медсестра с бульдожьей мордой расщедрилась и выдала ему костыль, чтобы первое время мальчик меньше опирался на пострадавшую конечность.

День выдался не особо солнечный. По небу были размазаны пепельные тучки, пока что мирно пасшиеся в окружении пушистых белых облаков. Казалось, не было ничего примечательного и во Владимире, хромавшем рядом с внуком, стараясь попасть в его темп. Старик указывал на соседские огороды и дома, когда они уходили по узеньким дорожкам из центра деревни. Владимир знакомил Ивана с местными ребятишками, которые жили в этих дворах, стараясь воодушевить его на новые знакомства. Однако мальчик лишь краснел и испуганно мотал головой в знак протеста. Он был еще совсем не готов идти на такие подвиги. Соседи казались ему чем-то совершенно мифическим и тайным, людьми, чьи имена опасно называть вслух.

У судьбы же были свои планы относительно социализации Ивана. Когда он уже поворачивал за угол, чтобы по знакомой улочке зайти в свой дворик, из дырки в высоком деревянном заборе вылез то ли пес, то ли какой-то леший. Существо отряхнулось от грязи и недовольно сгорбилось. Человеческий ребенок, сейчас больше походивший на ожившую копну сена, увидев Ивана с интересом подошел ближе, чтобы его получше рассмотреть и ощупать. К рубашке мальчика тянула до локтей измазанные в земле и саже руки русая девчонка. Всем своим видом — от растрепанных волос до усеянного веснушками миловидного лица с аккуратным острым носом — она напоминала пшеничный колосок. Девочка с неподдельным интересом изучала нового жителя деревни, где все друг друга знают, и сделала важное заключение, по ее невероятно авторитетному мнению, решавшее его дальнейшую судьбу.

— Ты больной, поэтому так хромаешь? Если будешь таскать с собой такой костыль — точно в лес не возьмут! Ты мне поверь, у меня папа — главный охотник, он все знает!

Иван, услышав столь резкое замечание, сначала побагровел, а затем его будто вновь бросило в лихорадочный жар. Ему сразу стало стыдно, что он взял с собой эту штуковину, а не оставил ее у злобной бабки. Что же теперь делать?! Мальчик едва устоял на ногах и успел открыть рот, чтобы промямлить невнятное оправдание, пришедшее ему в голову, но не успел. Незнакомка не оставила ему ни одного шанса вставить хоть слово. Она ухмыльнулась и быстро затараторила, встретив в глазах знакомого ей деда Владимира веселые одобрительные искорки.

— Ой, а я же имя свое сказать-то и забыла! Божечки, ну я и глупая! Меня Улита зовут, Улита я! Папа, правда, меня Улитой Никитичной зовет, но это как-то длинновато… А тебя как звать? Откуда приехал? Я тебя тут раньше не видела, веришь?! Ах, я же живу тут, в доме с красной крышей, приходи, поиграем!

Улита так бы и продолжила разговор с как воды в рот набравшим собеседником, если бы ее не окликнула мать из того самого дома. Девочка с неохотой отозвалась, но все же домой возвращаться была не намерена. Она решила найти более интересное занятие, чем помощь по огороду. Улита шустро побежала по дорожке в сторону опушки и в считаные минуты ее и след простыл. Иван так и стоял на одном месте, наблюдая, как его новая знакомая скрывается в лесной чаще.

— Ты чего это, лом проглотил? — беззлобно усмехаясь спросил Владимир. Его позабавила соседская озорница и то, как своим появлением она обескуражила скромного городского мальчишку.

— А… ну… я растерялся, — признал свою беспомощность Иван. Ему только и оставалось, что развести руками.

Дальше они шли без приключений. День снова обрел привычную серость, лишь огромный зеленый массив возвышался на горизонте. Всю дорогу до дома дед с внуком прошли молча, в доме тоже было тихо. Рита сидела у окна и что-то читала. Услышав дверной скрип, она лишь на миг оторвалась от книги, но тотчас же вновь зарылась в пожелтевшие от времени страницы. Она знала, что Владимир хорошо следил за мальчиком и ее усилий просто не требовалось. По крайней мере, ей нравилось так думать. Сближение деда с внуком позволило ей почти полностью отвлечься от роли матери и на счастливые две недели забыть о существовании Ивана, вечно ждавшего от нее какого-то чуда. Женщина ловко перелистывала страницу за страницей, пока ее сын по-собачьи ловил ее взгляд. Он соскучился по матери, но ждать от нее проявления хоть каких-нибудь нежных чувств не осмеливался. Она уже спасла его из капкана, чего же большего он ждет, наивный глупый ребенок! В нем намертво застряла нездоровая привычка боготворить Риту, когда она нисходила до него, недостойного похвалы и ее гордости. Иван с жадностью ел щи, которые приготовил Владимир, виновато отводил взгляд, когда ложка начинала дрожать в его ослабевшей руке. Трапеза прошла тихо, трое почти не говорили, Рита продолжала читать. Вечер провели за настольной игрой, и каждый со своими мыслями ушел спать.

На следующий день случилось нечто нетипичное, можно сказать — необыкновенное. Ко двору Владимира прибилась собака одного из соседей — известного развратника и пьяницы. Иван полол грядки с матерью и забыл тяпку в доме. Пришлось возвращаться. Мальчик спешил, чтобы задобрить Риту и, возможно, услышать от нее, что он молодец и усердный труженик. Пока Иван бежал через маленький огород, на глаза ему попалась странная насыпь, которой он еще не замечал. Он присмотрелся и понял, что это совсем не обычный холм, возникший неизвестно откуда, а самая настоящая лайка, уснувшая у ржавой бочки с водой для полива растений. У нее была густая рыжая, словно опаленная солнцем шерсть и красивейший хвост-калачик, который она прятала во сне. Мальчик сначала не поверил своим глазам, никогда еще он не видел таких красивых собак, затем все же подошел ближе. Лайка, мирно сопевшая на солнышке, резко вскочила, заслышав шаги и вся ощетинилась. Ее янтарные глаза забегали по сторонам в поисках провонявшего, как всегда, спиртом хозяина с тяжелой палкой, но перед ней стоял худощавый человеческий детеныш с большими блестящими глазками-блюдцами. Собака сразу переменилась. Шерсть, дыбом стоявшая на ее загривке, опустилась, а обнаженные белые клыки сменила веселая острозубая улыбка, больше похожая на оскал. Лайка завиляла хвостом и обнюхала мальчика, завертелась около него и полезла целоваться. Иван сначала с осторожностью прятал от неугомонной собаки нос и губы, но затем сдался и тоже заулыбался во весь рот. Оказалось, что его сердце завоевать было проще простого. Лайка вилась у его ног, точно провинившаяся кошка, и ласково повизгивала. Она была аккуратной и небольшой, поэтому ставила лапы Ивану на плечи, не доставляя ему дискомфорта, и жалась к его груди. От мальчика исходило человеческое тепло. Он гладил лайку и упоенно приговаривал всевозможные ласковые слова, значения которых не могла знать собака. Мальчик зарывался руками в теплый рыжий, почти лисий мех внезапной гостьи, и на сердце у него пели птицы. Он дразнил лайку палкой, которую нашел в кустах, и играл с ней в перетягивания. Собака даже понимала, когда Иван намеренно прятался за бочкой и ждал, пока она его найдет. Когда она его обнаруживала, то непременно осыпала градом поцелуев и старалась облизать руки, нос, шею и всего нового друга. Лайка была невероятно взрывной по характеру и не могла усидеть на месте. Она всюду следовала за Иваном во время игры, и даже когда он пошел за инструментом, старалась бежать по пятам, ни на шаг не отставая от полюбившегося ей маленького человека. Она путалась у него в ногах, тыкалась мокрым носом в его теплые ладони и визгливо тявкала, требуя внимания. Собака была на редкость шустрой и доброжелательной.

Их игры прервала Рита, повелительно окликнув Ивана. Он снова был обвинен в нерасторопности и безалаберном отношении к просьбам матери. Мальчик почувствовал себя невероятно виноватым, покраснел до самых кончиков ушей и был вынужден распрощаться со своей мохнатой подружкой. Только вот собака не желала ничего знать о том, что мальчику пора возвращаться к человеческим делам. Еще чего, им же было так весело вместе! К тому же он ей приглянулся. В раскосых глазах лайки проскакивали мысли — шальные пули, но ни одна не помогала удерживать маленького человека. В конце концов она решила поступить решительно, с громким визгом и заискивающим взглядом вопрошающего прыгнув прямо на руки Ивану. От неожиданности мальчик едва не упал, неловко обхватив собаку обеими руками. Лайка тут же сообразила, что делать. Опыт столетий нашептывал ей единственный верный путь к сердцу маленького человека. Она закинула свои лапы ему на грудь и яростно принялась облизывать шершавым розовым языком его нос, щеки, губы и смеющиеся глаза. Лайка неистово виляла хвостом и пританцовывала на задних лапах, будто бы и вправду собиралась уместиться в крепких объятиях Ивана.