Гроза

Гроза не знала опасностей, скрывавшихся в местах, куда вела их мать-волчица, поэтому они ее не пугали. Малышка весело шагала вперед на неуклюжих лапках — непослушных палочках. Все ее тело росло вкривь и вкось, совершенно не волнуясь, будет расти хвост или только правая лапа.

Маленькая волчица рассматривала странные деревья, все чаще рябившие у нее перед глазами. Пятнистые березы не укладывались в ее маленьком мире, от них не пахло ни шишками, ни хвойником. Их запах был совершенно ненавязчивым и едва уловимым, а почки вообще росли совершенно удивительным образом: они свисали с полуголых ветвей, точно ленточки в волосах у танцовщицы. Березы показались Грозе очень тонкими и слабенькими, поэтому она не упустила шанса отойти от хвоста матери и тут же оторвать кору, вцепившись острыми зубами в податливый молодой ствол. Ей достался маленький шматок древесины, который она яростно оберегала от братьев и сестер, считая своим прямым долгом защищать свою находку и тащить ее, пока хватит сил. Стоит заметить, что кора надоела волчишке уже от силы через десять минут. Она выплюнула ее и раскрыла пасть, когда прямо, как ей показалось, из-под земли в воздух взмыла маленькая птица и тревожно закричала. Волчья вереница подняла полевого жаворонка, неприметного жителя местного луга. Эта храбрая птица с забавным хохолком и пестрыми крыльями зависла над головами нарушителей спокойствия и в чем-то их отчаянно упрекала. Гроза попробовала пробежать к тому месту, откуда, как ей показалось, поднялся жаворонок, но мать клацнула зубами прямо перед ее носом и зарычала, усмиряя ее пыл. Исследования подождут. Белая волчица все еще искала глазами убийцу ее ни в чем не повинного сына. Он был рядом, она чувствовала это.

У луга, на который заходили волки, не было видно ни конца, ни края. Он ковром лег на промерзшую голую землю, пробираясь через лед и северную мерзлоту белыми полянками подснежников, скрывавшимися за редкими молодыми березками. За спинами животных осталась благородная ольха, на прощанье махавшая своими курчавыми ветвями. Она, старуха, видевшая немало зверья, тоскливо провожала своих давних друзей из уютного лесного полога. Глубокие морщины и ложбины на ее коре напоминали о годах засух и вьюг, грозных бурь и пожаров. Оголенные участки древесины, оставленные когтями громадных медведей, давно покрылись мхом, в котором копошились красные муравьи. Старое дерево чувствовало беду, но не было наделено собственным голосом, чтобы о ней предупредить. Не зря сказочники из далекого прошлого верили в «таинственную жизненную силу», которой наделено все, чего коснется взгляд смотрящего. Предания, рожденные в первобытном человеческом мозгу, когда язычество было единственной верой и опорой для племен, передавались через века, менялись и подвергались гонениям, однако человек все еще сомневается, в нерешительности ждет, когда зеленая листва прошелестит что-нибудь на родном языке, укажет путь… Может, он оттого и ополчился на природу? Она глуха к его прихотям.

Солнечный диск перекатывался по привычной небесной дуге, птицы затаились в зарослях низкого кустарника, мышки спешили убраться с дороги хищников, упорно пересекавших залитый светом и наполненный гробовой тишиной луг. Казалось, все живое замерло, предчувствуя надвигающуюся опасность. Впалый живот Белой волчицы в очередной раз стянуло болью. Она не ела уже несколько суток. К тому же она ни на минуту не сомкнула глаз до потери щенка и после него. Ее пасть была приоткрыта, мышцы напряжены. Охотница жадно ловила запахи, которыми была буквально окутана весенняя пустошь. Мелкая дичь шныряла повсюду, но теперь усталой матери не хватило бы даже десяти надоедливых полевок, чтобы насытить шесть желудков сразу. Нужно было искать что-то более крупное, а значит, идти на риск. Ноздри охотницы широко раздувались, клиновидная голова все чаще выглядывала из-за бурьяна. Волчица ушла с протоптанной тропы и теперь пробиралась к одинокому покосившемуся деревцу на горизонте. Запах, манивший ее по свежему следу, нельзя было ни с чем спутать. Он одурманивал. Волчица начала подрагивать от возбуждения, облизывая губы. Ее пасть наполнялась слюной, а голодные глаза покрывались красной пеленой. Шаг за шагом, точно пантера в джунглях амазонки, охотница, припадая к земле, подбиралась к заветной добыче. На ее тонкой спине играли натянутые мышцы, а жилистые лапы едва касались земли, будто она шла не по грубой каменистой почве, а по равнине, выстланной лебедиными перьями. Ничто не выдавало ее присутствия. До деревца оставалось метров пять, когда волчица резко обернулась на волчат и тихим коротким тявканьем и лязгом зубов велела детенышам ждать ее в траве. Дальше она пойдет одна. Теперь она уже отчетливо видела цель — ослабленную, едва державшуюся в сознании косулю, в муках корчившуюся в небольшой ямке. Несчастное животное глухо мычало, дергая длинными тоненькими, точно веточки, ногами. Косуля никак не могла родить. Местечко, вытоптанное ею в ямке, было залито кровью и больше походило на лужу, нежели на мягкое лежбище. Мертвый, задохнувшийся внутри матери теленок увидел свет лишь наполовину, и то лишь пятнистым боком, подгнивая с головы. Он никак не хотел оставлять тело матери, с каждым часом отравляя ее изнутри и принося непереносимые муки. Косуля отчаянно била ногами, бока ее вздымались и часто опадали, силясь избавиться от заразы, лишавшей ее шанса на жизнь. Она была совсем молоденькой, удача была явно не на ее стороне. Она даже не заметила приближения хищника. Когда ее огромные темные глаза расширились от страха, было уже поздно. Косуля заметалась на месте, попыталась встать, но ее тонкие ноги подкосились, и через мгновение на ее теплой мягкой шее висела Белая волчица, сдавливая челюсти на крупной артерии. Укус был точным, точно его выверял великий теоретик. Ни сантиметром выше, ни сантиметром ниже. Захрустели кости, косуля жалобно замычала, подалась назад и обмякла в зубах хищницы, присоединившись к нерожденному теленку. В ее горячую плоть Белая волчица зарылась с головой. Она без особого труда раскроила податливое тело косули, отплевываясь от комков шерсти и пробираясь к внутренностям. К печени, сердцу и легким ее вел звериный инстинкт, опыт, накопленный на другой стороне северной страны. Жилы, недавно стягивавшие быстрые ноги оленихи, рвались, точно тряпичные, мясо отходило от кости, поддаваясь настойчивой хватке охотницы. Тайга взрастила в волчице безумное желание жить и непоколебимую уверенность в своей силе. Она ела, пока ей не стало противно и не потянуло вывернуть наружу только что съеденное мясо. Вся ее голова по самые уши окрасилась красной горячей кровью. На морде остались одни немигающие горящие глаза, способные довести до безумия ночного путника, заплутавшего в лесу.

После жестокой расправы над косулей из горла Белой волчицы донесся не страшный звериный рык, а нежное, почти кошачье ворчание. Она поскуливала, виляла всем телом и, заискивающе повизгивая, приглашала к себе детенышей. Когда из-за невысокой молодой травы показались знакомые остроконечные мордочки, в нерешительности переступавшие с лапы на лапу и кусавшие соседа за дрожавший хвост, охотница заботливо подтолкнула волчат холодным носом по направлению к туше. В ее движениях больше не было угрозы, была только нежность. Волчица чутко следила за тем, чтобы никто не остался позади, похлопотав над самой хрупкой из своих щенков. Маленькая самочка боялась выходить из надежного укрытия, оцепенев от страха. Ее большие темные глаза будто не видели подбадривавшей ее матери, а ноги никак не хотели слушаться, словно проросли корнями в землю. Малышка жалобно завизжала, когда ее наглый брат-ворчун решил ее подразнить, звонко тявкая на нее по-собачьи. Однако Белая волчица не стала терпеть эти глупости, и ее нежность мгновенно сменилась немилостью и обрушилась на волчонка-задиру. На этот раз стальные челюсти сомкнулись у самого его хвоста, предупреждая о том, что он рискует его лишиться. Волчица — трепетный зверь. Она столь же терпелива в отношении своих несмышленых отпрысков, сколь безжалостна к врагу, посягнувшему на ее жизнь, семью или территорию. Величина опасности не имеет значения. Несмотря на природную осторожность, охотница будет биться до последнего вздоха, черпать энергию из света и тепла, если существует шанс спасти то, что ей дорого. Выдержал бы такую жизнь ее верный друг — охотничья лайка? Был ли он готов к волчьей преданности? Волчица все еще тосковала по нему, неся бремя воспитания общих щенков на себе, без стаи, без него… Волчата всё больше напоминали ей знакомые черты их отца. В результате смешения кровей получились невероятно красивые метисы, можно даже сказать, что они обладали губительной для них красотой. Ни у одного охотника тайги не было шкур, подобных этим, да и вряд ли будет после них. Любой исследователь знает, что самые настоящие открытия и самородки расположены в местах, скрытых от человеческого глаза. Стоит обнаружить золотую жилу, и ты уже не храбрый авантюрист, а человек, чьи глаза покрыла пелена тщеславия и жадности — пожалуй, худших из пороков. К счастью, север бережет своих детей. Он наделил их лисьей хитростью, глазами полярной совы и кротостью мыши. Вот уже и маленькая волчица делает неуверенные шаги к матери. Один, два, десять. Идет, нет — бежит! Ее серая шубка переливается, словно рыбья чешуя в лучах уходящего солнца. Со стороны казалось, Белая волчица широко улыбалась во всю свою огромную зубастую пасть.

Первое мясо. Взросление. Испытание. Волчата сидели около туши, хватали ее за шерсть, теребили копыта, ценности которых совсем не понимали, но никто даже не попытался съесть благоухающую косулю. Первым попытку предпринял уже знакомый нам Ворчун. Он, уперевшись в шерсть обеими лапами, с грозным рычанием отвадил соперников от туши, а затем начал инстинктивно бросаться на нее так же, как недавно кинулся на брата, задушив его. Челюсти волчонка были еще слишком слабы, чтобы рвать плоть, он мог только трепать косулю и набирать полный рот ее разлетавшейся во все стороны шерсти. От осознания своего бессилия он истерически визжал и начал походить на бешеную лисицу. Ворчун больше не следил за своими действиями. Ошибка в генетическом коде решила напомнить о своем существовании. Увидев, что на периферии мелькнула темная фигурка, волчонок с не свойственным ему безумным воплем кинулся на блуждавшую тень. Ею оказалась его сестричка, несчастная малышка, которая жила в постоянном страхе и боялась его больше всех. Она не могла ответить на покушение ни когтями, ни остатками молочных зубов, все, что ей оставалось, — припасть к земле и заплакать. Она прижалась брюхом к траве, вжавшись всем телом в землю. Сама того не осознавая, она только что спаслась от мертвой хватки братца. Он промахнулся и шлепнулся рядом, содрогаясь от гнева. Ворчун изготовился прыгнуть вновь, однако его остановила морда матери, смотревшей на него в упор. Ее взгляд сделался холодным и пустым, совершенно стеклянным. В ее потемневших глазищах Ворчун видел лишь свое отражение, больше ничего там не было… Он понял, что сейчас произойдет, и предпринял попытку разжалобить мать. Волчонок помахал коротким хвостом в знак примирения и потянулся к морде матери, чтобы облизнуть ее обнаженные в оскале клыки. Сначала ему показалось, что маневр сработал и волчица забыла о нелепом происшествии, однако Ворчун был не совсем обычным зверем. В его больной голове роилось множество быстрых мыслей, но он не мог удерживать их в порядке. Как и прежде, неведомая сила толкала его на безрассудство и призывала к жестокости, даже требовала крови! Ворчун бы не убил брата, если бы не его шумящая голова, он бы не предпринял попытку проскочить между лапами матери и задушить-таки сестру, он бы на нее не бросился. У волчонка было заражено сознание, а душевные изъяны животные лечить не умеют. Просто иногда происходит несостыковка определенного характера и генетический код нарушается, что приводит к необратимым изменениям внешности и характера зверя.

Белая волчица никогда бы не посмела даже когтем оцарапать непослушных неуемных щенков, однако бедный Ворчун теперь не был одним из них. Он был прямой угрозой для ее потомства. Он — хорек в курятнике. Пока всех не передавит — не вылезет. Вот и Ворчун, подобно вышеупомянутому товарищу по кровожадности, не сдавал позиций и полностью отдавался жадности и тупой уверенности в собственном превосходстве. Волчонок не видел того, что нависло над ним. Последнее, что он смог почувствовать, — резкая боль в спине, а затем в голове. Потом — ничего, темнота. Больше он не дышал. Белая волчица сломала хрупкое тело Ворчуна, как жиденький прутик. Вмиг его яростное рычание стихло, и маленький дьявол больше не сделал ни одного вдоха. Опасность была устранена. Испуганная до дрожи в ногах самочка отползла к сестрам и братьям, виновато повиливая надорванным хвостом. Она чудом спаслась и теперь не спешила ласкаться, а предпочла сдержанно пискнуть. Волчата расслабились, когда увидели, что их сестра спасена, однако их тут же настигло осознание происшедшего. Они узнали запах смерти, исходивший от тела Ворчуна, болтавшегося болванчиком в материнской пасти. Он пугал их больше, чем тот, что исходил от туши еще теплой косули. Всего за пару часов они научились различать два понятия — смерть дичи и смерть охотника. Когда погибает дичь — хорошо, ее можно есть, это энергия для игр с братьями и сестрами, если же умирает охотник или сородич — жди беды. Потеря близкого существа — утрата, тогда странно щемит в груди, уши свисают, а хвост поджимается. Очень грустно. Волчата были еще слишком малы и глупы, чтобы разобраться в случившемся самостоятельно, поэтому они засуетились и начали разбегаться, прячась от невидимого врага. Гроза бросилась наутек как и ее братья с сетрами, прижав коротенький пушистый хвостик к самому брюху. Она не могла и подумать, что Ворчун осмелится напасть на волчонка при матери, но более всего ее поразила непоколебимость Белой волчицы. Грозе даже показалось, будто от нее повеяло холодом, и ей сразу стало зябко. Малышка бежала сквозь бурьян, и азарт постепенно возвращался к ней, кончики ушей приподнимались, а в глазах проблескивали редкие искорки. Волчишка обгоняла братьев и сестер, оказавшихся рядом, отпихивая их боками и тявкая по-собачьи. Голосок у Грозы был не солиднее, чем у полевой мыши.

Когда волчата устали бежать, они завалились под каким-то пеньком, едва умещавшим двоих, зато отбрасывавшим длинные тени, в которые охотно нырнула гурьба детенышей. Их осталось не так уж и много. Всего-то четверо. Запыхавшиеся, они жались друг к другу, ожидая прихода Белой волчицы. Ни один из них не плакал и не выл. Здравый смысл велел затаиться, пока они слабы и беспомощны. Красивые шкурки сливались в одно цветовое пятно, едва заметное на фоне голого весеннего луга, по которому будто бы провели сепией, лишь Гроза выбивалась из благородной серо-бурой массы. Она была зайцем, забывшим сменить зимнюю шкуру к весне. Хищные птицы, зачастую парившие над лугом и выискивавшие легкую добычу, точно приметили бы ее, если бы не волчата. Они всячески закрывали Грозу своими головами и хвостами, защищая ее, сами того не осознавая. Между ними скреплялись семейные узы, которые будет способна разорвать лишь смерть. Теперь, когда безумного Ворчуна уже не было в живых, Гроза могла выдохнуть. Агрессор не успел перекусить ей горло, а значит, она — счастливица! Волчица радостно ухмыльнулась, представив, что больше никто не посмеет забирать ее еду и вести ожесточенный бой за каждый сантиметр около живота Белой волчицы, он больше не сможет ее укусить, ведь щенок мертв! Он совершенно точно болтался в зубах ее храброй матери, а затем она, вероятно, унесла его в кусты. Все!

Прошло уже больше двух часов, но волчица все еще не осмеливалась приближаться к волчатам. Она чуяла опасность в воздухе, настолько ужасную, что ноги начинали дрожать, а зубы скрежетать от страха. Ей удалось пойти в обход и добраться до логова старой медведицы, однако внутрь она не пробралась. Пещера насквозь провоняла собаками. Где собака — там и человек, худший из врагов волка. Белая волчица с малых лет запомнила, что его нужно обходить тремя болотами и ни за что не оставлять следов. Он, может быть, и глупый, но обладает орудием, против которого любые клыки и когти бессильны, — ружьем. Волчица, конечно же, не знала значения этого слова и была далека от понимания механизма его работы, однако со свинцом в теле была знакома лично и видела, как звери от него погибают. Ей приходилось наблюдать сцену смерти своей бабки — Серой, когда та, внезапно захромав, отстала от волчьего строя и под гром выстрела распласталась на земле. С того дня Белая волчица теряла самообладание, едва заметив следы человеческого нахождения в лесу. Уроки, данные ей отцом и матерью, не прошли зря. Она точно знала, что пора уводить волчат вдоль ручья вниз по течению, в неизвестность, отправляться на поиски нового логова. Медвежье не годится, раз неподалеку рыщет человек, у него много собак, их следы еще не успели затвердеть на свежей грязи. Хищница давно кружила вдоль лесной границы, однако не решалась приблизиться к волчатам вплотную. Их, маленьких, точно не заметят, а вот ее — белоснежную тень — обнаружит даже полуслепой крот. Волчица металась из стороны в сторону, яростно хлеща себя хвостом по бедрам и прислушиваясь. Ничего, кроме привычного шума ветерка и щебечущих птиц. Вдруг раздался отдаленный гром, а затем за ее спиной, над перелеском, за которым лежало небольшое озеро, поднялись утки и тревожно закрякали. Белая охотница мгновенно обернулась и уставилась на птиц, впившись в них немигающим взглядом. В синем, почти цвета берлинской лазури предзакатном небе птицы сбились в клин, и не успели они отлететь за границы берез, как два селезня камнем упали вниз от двух леденящих кровь выстрелов. Белая волчица ощетинилась от кончиков ушей и до хвоста, клацнула зубами и, сделав ловкий разворот, бросилась через поле прямо к своим детям. Ее больше не заботили незащищенность местности и любые предосторожности. Все, что было прежде, теперь не важно. Бежать! К реке, воде, что прячет следы и запах! Человек. Он рядом. Волчица слышала его голос в двух выстрелах и учуяла беду. От ее собственной шкуры разило страхом, который вмиг разбудил задремавших волчат. Они поспешно поднялись на лапы и вопросительно смотрели на взъерошенную мать. Белая волчица действовала решительно: схватив в зубы первого попавшегося щенка, она погнала остальных обратно в березовую рощу. Компас, встроенный в ее генетический код, действовал безошибочно и указывал путь к спасению. Оставалось выиграть время у глупого человека.

Маленькие лапки волчат сбились в кровь от бега по камням, они едва поспевали за белой молнией — своей матерью, то и дело переходившей на рысь, чтобы подождать отстающих. У Грозы были самые быстрые ноги из выводка, но даже она с большим трудом гналась за хвостом Белой волчицы. Он служил малышке маяком и главным ориентиром, ведь весь остальной мир слился в неразличимую массу пятнистых берез и просветов между ними. Она тяжело дышала, иногда задыхалась, но глотала пастью воздух и двигалась за виляющим хвостом. Гроза забыла о больных лапах, о крови на их подушечках, о камнях, которые попадались по дороге. Малышка училась у матери панически бояться выстрелов и обращаться в бегство сразу после грохота. Она попыталась понять, от чего они спасаются, но быстро оставила эти попытки. Ей попросту не хватало кислорода на то, чтобы размышлять на бегу. Волчишка перескакивала через канавы, палки, которые лезли ей в морду, точно так же, как когда она играла с братьями и сестрами. Только вот теперь все не понарошку. Как хорошо, что малому волчонку не дано осознания Белой волчицы, она бы тогда точно умерла от страха!

Впереди показался крутой спуск, и волкам пришлось снизить бешеный темп. Пошли бодрой рысью. Поначалу волчата неуверенно мялись на вершине холма, но предостерегающий визг матери напомнил о необходимости такого сложного путешествия. Первой со склона покатилась Гроза, отчаянно тормозя передними лапами и едва ли не кубарем преодолевая первую в жизни высоту. Преодолев испытание, малышка шлепнулась на бок, но потом встала и гордо встрепенулась, демонстрируя матери свое бесстрашие. Гроза распушилась, точно птица на морозе, она стала походить на причудливый снежный шар с ушами, покрытый репьями и грязью. Следом за ней, по уже накатанной дорожке, спустились и остальные. Внизу пролегало узкое русло неизвестной северной реки, умиротворенно шумевшей в низине. Речка была не очень широкой, взрослый волк без проблем преодолел бы ее, но для волчат эта вода была новым испытанием. Гроза восхищенно всматривалась в глубину реки, где виднелись темные глыбы, когда-то упавшие с горных склонов. Над ними в лучах уходящего солнца проскальзывала сильная рыба, так и манившая в свое подводное царство юную искательницу приключений. Под жирной рыбиной проскользнуло еще с десяток мальков, которые напомнили волчице муравьев. С последними в ее жизни уже был связан неприятный эпизод, поэтому она поспешила отползти от кромки воды, пренебрежительно фыркнув. Ей не хотелось идти вперед, пересекать реку, ведь берег был так далеко! Гроза с тревогой наблюдала за тем, как ее мать смело заходит в реку; все глубже вода и дальше дно, в какой-то момент Белая волчица не смогла его нащупать и на секунду скрылась под водой, оступившись. Волчата жалобно завыли. Они не понимали, почему их мать исчезла в странной луже. Когда они по неосторожности ныряли мордой в воду, то непременно весело в ней валялись и играли, но эта река отличалась глубиной. Это была большая опасность, не лучше злобной лисицы или хорька. Появление промокшей насквозь Белой волчицы над водой вызвало шквал криков и счастливых визгов. Она смогла переплыть речку. Волчица с трудом выбралась на глиняный берег: ее лапы скользили по грязи, постоянно разъезжаясь, но, сделав толчок задними лапами, она все-таки взгромоздилась на злосчастный склон в трех метрах от места, где заходила в воду. Течение вдоволь с ней наигралось, настал черед ее щенков.

Белая волчица настойчиво повизгивала, зазывая волчат на противоположный берег, но они каменными истуканами застыли у воды и старались не делать лишних вдохов. Страшно. Бесспорно, Гроза вновь первой бросилась в воду, особо не раздумывая над положением тела и дыханием. Она слепо ринулась в поток, почти сразу оторвавшись лапами ото дна. Течение мгновенно подхватило ее, и волчишка чуть не захлебнулась. Она начала инстинктивно бить лапами и оказалась права. Чудом она совладала с телом и заставила себя всплыть. Гроза смотрела лишь на волчицу-мать, которая металась на противоположной стороне. Следом за малышкой в воду полезли и другие, белой охотнице было тяжело помочь всем одновременно. Она вытащила Грозу за холку, ловко выхватив ее из лап течения. Ни один острый зуб из пасти Белой волчицы не повредил пропитавшейся водой мокрой шерсти дочери, словно обученная подружейная собака, она поднимала тела волчат одно за другим, едва сжимая челюсти. Она смотрела на них обезумевшими от любви глазами, казалось, способными уберечь их от любой опасности. Волчице приходилось по брюхо заходить в воду, чтобы дотянуться до детенышей, чьи легкие тельца течение утягивало с особой свирепостью. В любое мгновение мог прогреметь очередной выстрел, однако его не последовало. Все стихло. Белая волчица не могла позволить себе триумфальную передышку. Когда все четверо детенышей крепко стояли на облепленных шерстью лапах, путешествие продолжилось. Переступая через острые палки и колючки репья, волчата поспешили удалиться от реки. Они вышли на густонаселенную растениями и кустами полянку, среди которых красовались заросли борщевика. Высоченные растения сначала привлекли внимание малышей, один даже предпринял попытку уткнуться носом в белоснежный зонтик и растормошить стебель, однако был отброшен носом матери и обруган всевозможными волчьими проклятьями. Борщевик был агрессивным колонизатором, ядовитым и жгучим врагом всего, что слабее и не способно бороться за солнечные лучи. Ему явно понравилось место у речки: чистая вода, почти полное отсутствие хвойных недоброжелателей и, главное, слабые конкуренты.

Волки не сменили курса, а лишь слегка сдвинулись к востоку. В спину им дул попутный ветер, унося запах путников далеко от носа собаки-ищейки, кружившей около их старого логова. Они уже слишком далеко. Белая волчица не могла быть готова к резкой смене места жительства, поэтому приходилось думать на ходу. Она вела измотанных волчат к первому же месту, которое она посчитает достаточно удобным для проживания. Оно должно быть скрыто от лишних глаз и иметь несколько выходов на случай, подобный недавно пережитому… Мысли волчицы были далеко от ее тела, монотонно и слаженно пересекавшего лесной массив. Ей не приходилось прикладывать умственных усилий для того, чтобы помочь волчатам в преодолении высокой коряги или рытвины. Они, как и подобает гордым охотникам, сами стремились повторить движения матери, следуя за ней след в след. Гроза стремилась двигаться прямо за хвостом Белой волчицы, навострив уши и задирая нос, когда мать его поднимала. Малышке казалось, что она тоже большая хищница — лес ей по плечо, сосны вровень. Гроза вежливо отпихивала братьев и сестер, стремившихся занять ее место. Она ревностно относилась к положению, которое занимала, и не собиралась уступать. Над ее головой замыкалась тысяча веток и сучьев, сплетаясь в безлиственный купол, больше походивший на паутину. Гроза потеряла счет времени, они всё шли, шли, шли… На тайгу спустилась ночь: луна выкатилась из-за пригорка, загнав солнце в нору под корягой, и осветила дорожку путникам. Она сияла бледно, однако в ее виде было нечто завораживающее и магическое. Грозе нравилась луна. Она была такой же белой, как ее храбрая мать.

Волки действительно прошли немало. Они делали короткие остановки, чтобы ослабевшие отдышались и вновь поднялись с земли. Иногда кто-то из волчат падал прямо на ходу, издавая жалобный стон, тогда мать помогала бедняге острой длинной мордой и подбадривающе облизывала его горячим языком. Бедолага быстро оправлялся и кое-как плелся по мягкому травяному настилу, скромно прикрывавшему оголенную землю.

Темнота больше не пугала волчат, существа, с жадностью следившие с высоты, не смели приближаться к их матери. Совы огибали путников, отказываясь от несоизмеримых рисков, время от времени в глуши были слышны их крики. Казалось, что даже тени огибали идущих, расползаясь в стороны, точно змеи. Гадюками они бежали от света, излучаемого луной. Небесная дева служила путеводной звездой для Белой волчицы. Она шла по ее бледному искрящемуся свету из угасающей небесной пыли, когда-то горевшей близ астероидов и комет, в глубинах необъятного космоса. Тьма была бессильна. Лес расступался, сгибая столетние дубы и сосны в низком поклоне. Иногда, когда становилось совсем тяжко, волчата залезали на старые коряги и дремали под защитой густой кроны из иголок. Мать стояла над ними, закрывая волчат своим телом. Она не сомкнула глаз, ни разу не погрузилась в дрему. Она мужественно выдерживала испытание, только иногда отряхиваясь всем телом, отгоняя усталость. Ее острые уши, как и прежде, стояли торчком, точнее, чем некоторые человеческие радиоприемники, улавливая малейшие колебания в воздухе. Охотница слышала каждую мышь, нырнувшую под слой листвы, галку, затеявшую драку на ветке, сову, спикировавшую за добычей. Зрению Белой волчицы позавидовал бы даже самый меткий снайпер. За такие глаза можно отдать многое, они способны соревноваться с самим соколом-асом, королем небес. Два прожектора до красноты всматривались в сплетения между деревьями, кривые стволы и высокие буреломы. Волчица берегла сон малышей до тех пор, пока ее не начинали подводить стертые в кровь лапы, предательски подрагивая от напряжения. Ей нужен был отдых. Быстрее. Логово еще не было найдено. Волчица будила исхудавших за сутки без корма щенков и вновь продолжала свое паломничество. Тайга воспитала в ней мужественность и упорство, а главное — непоколебимую веру в жизнь, в шанс, в силу собственного тела.

Наконец, путешествуя под предрассветным свинцово-алом небе, волки нашли то, что так долго искали. Удача улыбнулась им. Волчья семья, попив воды из маленького ручейка в нескольких метрах от окраины леса и следуя за потоком, вышла к огромному озеру. От края до края растянулась зеркальная синева. Вода переливалась и сияла, отражая облик луны, казалось, утонувшей в ней. С берега был виден подход на один из крупных участков земли, вернее сказать, протяженных участков земли, завоеванных соснами. Белая волчица поспешила переправить выводок и колонизировать райский уголок. К ее счастью, на нем нашлась заброшенная барсучья нора. У Белой охотницы не осталось сил для того, чтобы расширить проход в нее: она едва держалась на ногах и походила на ходячее привидение. Рыть нору она будет утром. Волчата же, напротив, отлично поместились в уютной норке. Гроза была первой, кто залез в нее. Она с интересом обнюхала новое место, а потом, сама того не заметив, провалилась в сон, уткнувшись носом в спины братьев и сестер. Белая волчица упала у входа, свернувшись калачиком и прикрыв морду пушистым хвостом. Веки отяжелели, натянутые мышцы совсем расслабились и больше не болели, тело перестало тянуть вниз, словно мешок камней на шее. Волки уснули, забыв про страх, голод и разбитые лапы. Они дома.

Глава 7

— Эй, эй, эй, пошла, родимая! — кричал пастух непокорной лошади, ловко удерживаясь на ее голой потной спине.

Совсем еще мальчишка. Паренек лет тринадцати, на вид — простак, каких поискать, весь в веснушках, с курносым носом, пас овец у реки, выполняя отцовское поручение. Он получил старого коня Сивку, работящего и уважаемого среди соседей мерина. Конь громко храпел на рыси и мотал головой, порываясь скинуть надоедливого наездника в галошах и спортивных штанах с тремя косыми полосками, взгромоздившегося на него. У мальчика не было ни седла, ни повода — он правил, держась за гриву. Только вот волос у коня был редкий и жидкий. Сивка пользовался своей старческой плешивостью и с задором трехмесячного жеребенка нес мальчишку через поле, распугивая отару овец. Животные с ужасом разбегались в разные стороны, толкаясь и подбивая друг друга. Пастух успевал вспомнить все ругательства, пока собирал несмышленый скот. Несмотря на дурной нрав и непредсказуемость Сивки, мальчик полюбил коня и был счастлив прогулять уроки, чтобы пообщаться с другом. Он считал своим долгом занимать старика и кормить его сахаром, который всегда имел при себе, в карманах спортивных штанов.

Отец доверил ему пасти овец, пока сам уезжал в город на заработки. Мальчишке приходилось возиться с упрямыми баранами вместо школьных уроков. Он даже не имел пастушьей собаки, которая бы стала его верным подручным. Можно сказать, что эту роль успешно освоил Сивка. Конь еще не определился — нравится ему новый человек или нет, однако когда ему становится скучно щипать траву и рыть землю сточившимся копытом, он начинает кружить около отары, точно собака, раздувая ноздри и потрясая гривой. Наверное, он бы залаял, если бы мог. Сивка приходил в восторг, когда бегал за баранами, а те разбегались врассыпную, точно пушистые облачка на небе. Старый конь был счастлив. В деревне давно перестали массово держать лошадей, их заменили быстрые железные квадроциклы и внедорожники. Сивка потерял всех своих друзей: кто-то умер от старости, кого-то пустили на мясо, а его закадычную подругу Резвую прошлой весной утащили волки. Конь еще помнил свои молодые годы, когда всю ночь он пасся на лугу, а над головой ревели лесные песни, когда рядом с ним бежали товарищи, когда вдалеке посвистывал пастух… Время перемололо эти дни и бросило в котел памяти. Сивка не знал, что такое город, куда так стремилась уехать молодежь, коню было мало дела до того, почему больше нет ни табунов лошадей, ни мирных стад, раскинувшихся во всю ширину луга. Он был слишком стар для этого, а взгляд больших серых глаз совсем затуманился. В его сердце вновь зацвела весна, когда появился мальчишка, который не был похож на своих сверстников. В нем сохранилась крестьянская Русь, не прогрессивная Россия. Дурак пропускал школу и всем сердцем ненавидел учиться, однако душа у него была распахнута так широко, что ею он сумел осветить невидящие глаза Сивки. Мальчишка денно и нощно думал о поле, совершал побеги из дома, а вернувшись, получал по шее от строгой матери. Деревня была пределом его мечтаний, он упирался руками и ногами, когда разговор заходил о том, чтобы отправить его к тетке в город, за лучшей жизнью. Мальчик бил кулаком в грудь и плакал, отказываясь уходить из тайги, пропахшей хвоей, шишками и дикими ягодами.