– Да ну? – скептически проговорил Кейр, с лёгким недовольством понимая, что начинает бессознательно перенимать интонации Вильфа. – А теми кто тогда рулит?
– По-разному, – прокряхтел Вельз, отцепляя краба-креветку от стены и с хрустом швыряя себе в пасть. – Иногда сами. Иногда хр-р… помогаем.
– Кто помогает? Ты?
– Иногда и я. Хе-хе.
– Покажешь? Хочу посмотреть.
– Это толпа нужна. Чтоб много. Тогда покажу. А где хр-р… её взять. Кейр ненадолго задумался.
– А ты знаешь, есть у меня одна идея, – он проворно соскочил вниз и отпихнул безуспешно пытающегося укусить его за локоть шипящего гада, напоминающего сильно растолстевшего волосатого пеликана с узкой зубастой рептильей башкой. – Да отцепись уже от меня, крокодятел несчастный…
Он повернулся к Вельзу и ткнул его кулаком в бок:
– Полетели-ка, прошвырнёмся, лопоухий.
Длиннорукий брёл, не разбирая дороги, продираясь через переплетения древесных ветвей и оступаясь на камнях. Все эти дни он охотился, и все эти дни у него прибавлялось сил.
Он научился бесшумно прокрадываться между светящимися по ночам тонкими скорлупками, скопища которых обычно громоздились совсем близко к мёртвой дороге, и в которых раздавались пульсирующие удары многочисленных человеческих сердец – так, что никто и никогда не замечал его в полумраке. Научился выслеживать поздних прохожих и обездвиживать их одним мощным ударом лапы по затылку, чтобы они не пытались убежать. Потом можно было вспороть когтями мягкую податливую кожу и долго лакать горячую сладкую кровь, не опасаясь никакого сопротивления или криков.
Но мучительный голод всё равно не отпускал ни на минуту.
Потом длиннорукий научился добывать еду, просто прижимая ладони к стенам скорлупок – те трескались и расходились по швам, не выдерживая напора вызванной им из небытия огненной бури. Тогда тёплое мясо больше не могло противиться вовсе.
Но голод по-прежнему преследовал его каждое мгновение.
Зеленоватые сумерки вокруг длиннорукого сгущались, и колышущаяся тьма накрывала собой всё вокруг, словно огромная меховая шкура. Пушинки этого чёрного меха щекотали длиннорукому ноздри и язык. Вокруг разноголосо шумел лес. Ветер шуршал в сплетающиеся над головой густых кронах высоких старых деревьев, шелестел в зарослях сочной осоки. Под ногами похрустывали сухие ветки, в траве громко стрекотали цикады; с высоты время от времени доносились крики ночных птиц, пугающие и притягивающие. Порывы прохладного ветра обдавали душистой сыростью терпких травяных ароматов.
Длиннорукий нырнул в глубокий сырой овраг и затаился там, прикрывая глаза. Голоса леса нашептывали ему что-то, потихоньку убаюкивая. Стрекот кузнечиков вокруг делался всё более и более громким, и в этот стрекот вплетались отголоски чьего-то пения, и едва уловимые отзвуки музыки, играемой на неведомых инструментах, шёпот, шёпот, шёпот, чей-то смех, крики, тихие всхлипывания, заполняющие собой всё его мутное сознание, от которых внутри головы что-то начинало гудеть и вибрировать.
Сил прибавлялось.
Но ему нужно было ещё больше…
Верена сидела, забравшись с ногами на подоконник распахнутого настежь окна, сцепив пальцы на колене и свесив вниз босую ступню, и слушала дыхание раннего утра. Лёгкий прохладный ветерок трепал ещё влажные после душа волосы.
Светло-сиреневый небосвод, казавшийся с высоты семнадцатого этажа невероятно близким, на востоке светился недоступной, неописуемой белизной; тёмные силуэты телебашни и Берлинского собора словно были выведены на фоне перламутрового неба густой сероватой акриловой краской. Всю комнату наполняли робкие проблески близящегося восхода, переливающиеся всеми оттенками сиреневатого и бледно-розового.
ebooksa