Все пространство над прудом и вокруг него вдруг сотряслось от громких, почти оглушительных звуков, мощно лившихся из невидимых динамиков. Сначала это был отрывок из симфонии Вагнера, который затем перешел в низкие, давящие на ушные перепонки зловещие органные аккорды. Раздался взрыв: одновременно воспламенились, видимо под действием пиротехники, все металлические кресты на том берегу, образовав по обе стороны от Совы длинные искрящиеся коридоры, отбрасывающие снопы желтых искр высоко в небо. Из толпы раздались новые, еще более исступленные вопли восторга.
К противоположному берегу пруда начали одна за другой приставать лодки, а в каждой из них находилось по несколько людей в нарядах священников, держащих в руках большие, ярко горящие факелы. Когда «священников» на том берегу стало не меньше двадцати, они выстроились в ряды перед изваянием. Только сейчас Алекс заметил, что вокруг статуи Совы было навалено что-то вроде охапок хвороста или другого горючего материала. Рясы священников — красного, желтого и черного цвета — ярко выделялись на фоне темно-серого каменного постамента.
Последней к берегу пристала лодка с главным жрецом, тоже с факелом, в рясе белоснежного цвета. Священники почтительно расступились, и он подошел к ступеням, над которыми возвышался идол. Вновь заиграла музыка, ее звуки были протяжными, леденящими, без определенной темы. Из динамиков раздался голос, но с той стороны пруда было трудно понять, говорит ли это сам верховный жрец в микрофон или кто-то за него. Голос звучал низко, зловеще и с большим пафосом:
— Мы собрались здесь, чтобы освободить себя! Сбросить шагреневую кожу бренных земных забот, раскрыть наши души. Я взываю к духам земли, я взываю к силам огня!
Музыка резко прервалась, на мгновенье воцарилась звенящая тишина, которую вновь прорезал голос жреца:
— Я посылаю вам огонь! Пусть он очистит все! Это вечное пламя примет жертву и освободит нас!
В небо взвился сноп света, напоминающий фейерверк, но вместо того, чтобы растаять высоко в воздухе разноцветными искрами, волна красноватого огня обрушилась вниз, опалив каменную совиную голову и воспламенив хворост, которым было обложено ее основание. Верховный жрец опустил свой горящий факел, и через мгновенье широкий столп огня вырвался снизу, из жертвенной ямы. Теперь уже вся 12-метровая Сова была объята пламенем.
Толпа притихла, ожидая кульминации. Четверо жрецов в красных одеяниях вытащили из лодки и поднесли к пылающему основанию Совы фигуру младенца, лежащего на спине с приподнятыми вверх согнутыми ручками, только неестественно большого размера. Human effigy — человеческое изваяние. Так называлась жертва, которая должна была сгореть в очистительном пламени.
Грудь Алекса пронзила острая боль. Он совершенно отчетливо понял, что именно напоминал ему этот обряд. В языческом древнем Карфагене до разрушения его римлянами на центральной площади напротив главного храма стояла огромная статуя божества Молока (или Молоха, как его называли в более ранних, шумерских книгах). Медный идол высотой более десяти метров походил на сидящего человека с рогатой головой Быка (Сова также считалась одним из воплощений Молока). Его руки были вытянуты перед собой. В обычное время жители Карфагена обходили страшного идола стороной, отправляя ежедневные языческие обряды в храме напротив. И лишь в самых крайних случаях, когда городу грозила страшная опасность (например, во время многомесячной засухи, обрекавшей большую часть жителей на голодную смерть, или при вражеской осаде, когда силы агрессоров кратно превосходили количество оборонявших городские стены), по общему решению жителей Карфагена проводился ритуал жертвоприношения жестокому, но всесильному идолу. Ему надо принести пищу. И тогда на рассвете все пространство под Молоком превращалось в пылающий костер. Его протянутые вперед руки сначала становились красными от жара, затем почти белыми. Перед идолом стояла очередь из детей, как правило, мальчиков восьми-тринадцати лет, в черных саванах, с плотными мешками на головах, чтобы они ни о чем не догадывались до последней секунды. Это не были дети рабов или бедняков, напротив — Молоку следовало принести в жертву самых достойных отпрысков города: детей богачей, политиков, военачальников. Двое жрецов брали очередного ребенка в зашитом саване и бросали его в руки Молока, через которые он падал в огненную яму. Церемония могла продолжаться часами, до тех пор, пока идол не насытится вдоволь. Этот момент определял верховный жрец по звуку, издаваемому жертвенным огнем. И не было в истории Карфагена случая, когда этот страшный ритуал не приносил бы городу то, о чем молили богов его жители. Засуха почти мгновенно сменялась многодневными обильными дождями, на неприятельскую армию обрушивалась моровая язва. Молок, насытившись, столетиями спасал Карфаген. Лишь однажды в истории, когда грозное римское войско Сципиона Африканского стояло у древних ворот, его жители, несмотря на всю опасность, отказались отдать жрецам своих детей на мучительную смерть. На следующий день Карфаген пал, а римляне, уставшие от столетий Пунических войн, излили всю свою ярость, сровняв город с землей, казнили или продали всех его жителей в рабство, а затем щедро посыпали его почву солью, чтобы на ней еще много лет не взошел ни один стебель. Молок остался голодным, и вся многовековая богатейшая карфагенская цивилизация, культура, язык навечно ушли в небытие.
Музыка снова стихла, настала торжественная пауза. Жрецы подняли фигуру огромного младенца, замерев на мгновение. Вероятно, эта фигура была сделана из тяжелого материала: священники в рясах перемещали ее с большим трудом. Алекс подумал, что внутри кокона, изображающего младенца, по размерам как раз мог уместиться взрослый живой человек. Алекс напряг свое идеально острое от природы зрение и мог поклясться: на какой-то миг из кокона вдруг поднялась вверх чья-то рука, кажется, с темной кожей. Впрочем, на таком расстоянии в дрожащем блеске языков пламени это могло быть лишь его разыгравшееся воображение. Жрецы наклонили фигуру и бросили ее в пылающую жертвенную яму. И снова Алекс отчетливо услышал что-то страшное — истошный человеческий крик, но это мог быть и крик кого-нибудь из окружающей толпы, который к тому же тут же заглушили новые аккорды органной музыки. Из динамиков вновь донесся голос жреца, но на этот раз он не говорил, а разразился надрывным, безумным хохотом. Пламя теперь уже полностью объяло огромную каменную Сову, ряды крестов по обе стороны от нее горели, с треском выстреливая в воздух снопы искр, жрецы с факелами стояли спиной к пруду, лицом к горящему идолу. Голос вновь заговорил:
— Мы теперь свободны! Да пребудет с нами счастливое лето, без забот и тягостей!
Толпа на этой стороне пруда взревела от восторга. Репортер повернул голову к Алексу и с изумленными глазами проговорил: «Ты видел это? Это было по-чумовому восхитительно!!!» Некоторые из окружающих начали исступленно обниматься, казалось, что собравшиеся мужчины были готовы кататься по земле от восторга. Дух демонов после обряда, которому бы позавидовали и самые убежденные сатанисты мира, поклонники древнего культа Люцифера, кажется, вселился в души собравшихся. Алекс был воспитан в строгих католических традициях: его родители никогда даже не садились за стол, не помолившись перед трапезой. Он повторял про себя слова губернатора о том, что все это — лишь игра, что здесь ничто не следует принимать всерьез. Но в его ушах все еще стояли странные крики с той стороны пруда, он был почти уверен, хотя и не мог за это полностью поручиться, что перед ним и вправду предали мучительной смерти живого человека. Или это была невероятно искусная постановка. Жрец снова заговорил: он рассматривал пепел сожженной фигуры и по нему предсказывал, что это лето пройдет для собравшихся членов Клуба исключительно хорошо. Но эти слова Алекс уже слышал словно в тумане. Больше всего ему хотелось сбежать отсюда, тайком поймать на ночном шоссе автомобиль и уехать домой. Но он понимал, что лучше даже не пытаться это сделать. До его домика отсюда было не больше двух километров. Выбравшись из толпы, он поплелся спать, дав себе слово никому в жизни не рассказывать о том, что он видел.
На следующее утро светило яркое солнце. Вчерашний обряд казался лишь дурным сном. Алекс заметил, что под дверью комнаты просунута тонкая папка. В ней он с удивлением обнаружил сценарий пьесы «Метаморфозы, или Золотой осел», написанной во втором веке древнеримским писателем-сатириком Апулеем. В повести описывалась история юноши, случайно превращенного его любимой в осла, который, пройдя в обличии вьючного животного через много стран и немыслимые приключения, в финале вновь становится человеком. В повесть также вошли несколько независимых новелл, одной из которых была знаменитая история Амура и Психеи. Реплики возлюбленной римского бога любви были очеркнуты и выделены фломастером. По спине Алекса скатился холодный пот. По всей видимости, играть Психею предстояло ему.
Хотелось есть. Слегка ошеломленный, он вышел на лужайку. Где-то высоко, в ветвях секвой, раздавались мелодичные трели птиц. Рядом с входом двое мужчин играли в пинг-понг, причем оба были раздеты до нижнего белья. Чуть дальше, в тени, в гамаке лежал пузатый лысоватый тип, похожий на сенатора с большим стажем. Он читал газету и был при этом совершенно голым. Алекс присел за столик под навесом, и перед ним появился официант, держа поднос с легким завтраком. Впрочем, на еду Алекс не сразу обратил внимание. Официант был молодым, высоким, загорелым, атлетического сложения. Он был в одних шортах, в обоих ушах висели серьги, но главное, что его глаза были густо подведены тушью.
Один из мужчин, игравших в настольный теннис, вдруг резко окликнул официанта:
— Эй, Чэд, ты чего такой серьезный? Снимай шорты, здесь так не принято. Хочу внимательно полюбоваться тобой сзади. Тебе платят такие деньги вовсе не за то, чтобы ты тарелки разносил. Нам всем уже давно пора хорошо повеселиться.
Алекс не хотел слышать и видеть продолжение этого разговора. Взяв в руку стаканчик с соком и сценарий, он медленно пошел вверх по тропинке. Через некоторое время он нагнал еще двоих мужчин. Они шли тоже почти обнаженные, время от времени поглаживая друг друга по спине и плечам. Как ни странно, их разговор был при этом вполне серьезным — о перспективах слияния двух крупных американских авиакомпаний.
К счастью, далеко не все члены Клуба предавались плотским утехам. В самом центре Рощи находился большой амфитеатр наподобие древнегреческого, правда, его сиденья были не каменными, а вполне обычными, расположенными сверху вниз на пологом склоне холма. Всю первую неделю «богемских каникул» почти с утра до вечера здесь проходили интересные мероприятия, например, в одиннадцать утра мог выступать директор ЦРУ с докладом о главных внешних угрозах, в час дня министр социального развития рассказывал о ситуации с безработицей. После обеда темы бизнеса и политики, как правило, сменяло искусство, которым и был изначально знаменит Богемский клуб. В три часа мог выступать знаменитый джазмен, в пять — известный голливудский актер, а вечером, в семь, — национальный балет. В редких случаях в выступлениях участвовали женщины, но они были обязаны в тот же день покинуть пределы Рощи.
Тем временем в элитном кампусе Мандалай отдыхавшим там вершителям судеб мира в этом году было не до развлечений. На кону стояла вся дальнейшая судьба Америки, ее финансовая система, находящаяся в эту самую минуту на волоске от краха.
Обменный курс доллара на золото, установленный еще Франклином Рузвельтом во времена депрессии, действовал до сих пор. Мир и экономика с тех пор изменились до неузнаваемости: старинные винтовые самолеты уступили место гиперзвуковым истребителям, человек изобрел водородную бомбу, высадился на Луну и провел первые успешные пересадки сердца. Объем экономики США и количество долларов в обращении выросли за прошедшие сорок лет во много раз. В конце Второй мировой войны в городке Бреттон-Вудс (конечно же, в США) прошла важнейшая для судеб мира конференция, в которой приняли участие страны-победительницы, представленные их лучшими финансовыми умами. На этой конференции был учрежден Международный валютный фонд (МВФ), отвечавший за будущую финансовую и экономическую стабильность во всем мире. Но главным итогом той встречи стало всеобщее признание доллара главной мировой валютой (с чем согласилась даже делегация СССР).