— Через какое-то время они вырастут. Но рынку все равно потребуется определенный срок, чтобы разобраться в том, что происходит. Скажем, до конца этого года, чтобы избежать паники, можно ввести указ о запрете повышения внутренних цен на продукты питания и все виды сырья.
Ричард Никсон опустил голову, что-то напряженно обдумывая. Наконец, в тишине, которую нарушал только гомон птиц в кронах деревьев, он произнес:
— Я хочу, чтобы мы все подписали бумагу. Она останется у меня, и даю слово, что я никогда не предам ее общественности. Вы все — слышите, все до единого, должны расписаться в том, что вы лично поддерживаете отказ от привязки доллара к золоту. Без этой бумаги я даже и пальцем не пошевелю. Начнем с министра финансов.
В течение следующего часа все присутствующие поставили свои подписи и комментарии на тайный проект резолюции. Не было никого, кто был бы против этого. Печать на этот документ, включавший несколько листов, поставил Нельсон Рокфеллер. На печати был выгравирован символ Богемского клуба: силуэт совы с заглавными буквами «В» и «С» по бокам. Ричард Никсон положил документ в папку, которая была с ним с начала этой встречи.
Одно из величайших событий в финансовой истории мира свершилось. Начиная с финикийской цивилизации почти три тысячи лет назад ни одна денежная система в крупных странах мира не обходилась без привязки к определенному содержанию золота. Летом 1971 года этот бастион впервые пал, и теперь уже навсегда. Федеральная резервная система получила возможность печатать доллары в любом количестве, сколько ей заблагорассудится.
Президент Никсон объявил об отказе США от золотого стандарта менее чем через месяц: в августе 1971-го. Реакция мира не заставила себя ждать. Рыночный курс доллара к фунту, марке и франку существенно снизился и затем продолжал падать еще несколько лет. В 1973-м арабские страны объявили бойкот Америке в связи с ее поддержкой Израиля, в результате которого цены на нефть в долларах за несколько месяцев взлетели почти в десять раз. Последовавший экономический шок в западных странах повлек длительный кризис в мировой экономике, который продолжался до начала 1980-х годов. Эпоха хиппи, всеобщего счастья и процветания сменилась галопирующей инфляцией, высокой безработицей и всеобщей неуверенностью в завтрашнем дне. Конец золотого стандарта стал и концом золотой эпохи шестидесятых. Хотя летом 1971-го обо всех этих печальных последствиях догадывались лишь немногие. В выигрыше от глобальных экономических передряг остались, как всегда, крупнейшие банки. Дэвид Рокфеллер-младший с восторгом описывает в своей книге, как в результате нефтяного кризиса правительства многих стран мира выстроились в очередь на поклон к нему лично и к его «Чейз Манхэттен банку», чтобы получить кредиты даже под очень высокие проценты, без которых эти страны могли обанкротиться за считаные дни. Еще никогда до этого Федеральная резервная система не была настолько могущественной.
За сорок лет
В субботу в Богемском клубе должна была состояться премьера многочасовой самодеятельной пьесы, которая обычно была гвоздем сезона летнего отдыха. С утра к Алексу Джонсу пришли стилисты и костюмеры — примерить костюмы Психеи, всеми силами стремившейся на свидание к Амуру. Ближе к полудню Алексу аккуратно побрили волосы на ногах и руках, очертили глаза яркой подводкой. На кожу лица нанесли толстый слой белого тонального крема, а поверх короткой прически надели шикарный парик с длинными блондинистыми волосами. По дороге к амфитеатру почти каждый второй встречный мужчина осыпал Алекса комплиментами, а кое-кто даже норовил ущипнуть его за зад или чмокнуть в щеку. От природы Алекс был стройным и худощавым, а мужественные черты его лица превратились в милое женское личико с помощью искусного макияжа.
Спектакль начинался в шесть вечера, а его постановка была режиссирована профессионально и с большим размахом, с участием более чем полусотни актеров из числа отдыхающих. Пьеса Апулея «Метаморфозы» составлена из десяти книг: новелла об Амуре и Психее шла посередине, в пятой книге. Каждую фразу Психеи-Алекса по сценарию толпа зрителей принимала с одобрением. Благочестивая красавица Психея, разлученная с любимым, выполнила все приказы его матери, самой Венеры, обратив гнев свекрови в милость, и в финальной сцене должна была слиться в экстазе с Амуром на брачном ложе, объяснившись ему в страстной любви. Роль Амура играл бывший окружной судья какого-то штата, с усами и огромным пивным животом, весивший под полтора центнера.
Вместо объятий и поцелуев по сценарию Алекс Джонс внезапно схватил микрофон и громко прокричал, проклиная собравшуюся толпу, назвав ее «шайкой безумных сатанистов». Быстро сойдя со сцены, он направился пешком в свой кампус. Толпа расступилась. В комнате в домике он умылся, собрал свои вещи и открыл дверь, чтобы направиться куда угодно прочь из этого вертепа. Свет в дверном проеме загородили две фигуры дюжих полицейских. Судя по их каменным лицам, они были даже не намерены задавать Алексу какие-либо вопросы.
В понедельник, 25 июля, через две недели после сожжения идола, работа в Капитолии Сакраменто вернулась в обычное русло. Сотрудники казначейства возвращались из отпусков: опрятные, загоревшие офисные клерки в рубашках с короткими рукавами кокетничали с улыбчивыми секретаршами в облегающих светлых платьях; на кухне клокотал отполированный кофейник; в большом зале финансового отдела с огромными кипами бумаг снова слышался веселый, ритмичный стук клавиш пишущих машинок и арифмометров. На представителя службы персонала администрации штата поначалу никто не даже не обратил внимания, поэтому он громко попросил тишины, постучав чайной ложкой о чью-то большую кофейную кружку:
— Коллеги, прошу минуту вашего внимания. Позвольте мне представить вам нового руководителя Казначейской службы штата Калифорния. Хочу пожелать ему всяческих успехов в его новой, чрезвычайно ответственной должности.
Глава 14
Праздник, который иногда с тобой
В этом городе Джек оказался впервые в жизни. Он много читал о нем и прекрасно его представлял. Крыши Парижа нередко снились ему в детстве под чарующие звуки старых волшебных мелодий Франсиса Лея и Мишеля Леграна, пластинки которых романтичная мама иногда ставила ему вечером перед сном, когда он был еще совсем маленьким. Но оказаться здесь когда-нибудь он хотел при совсем иных обстоятельствах: не скрываясь от непонятных преследователей.
Впрочем, сейчас, в сентябре, сразу после сухого жаркого лета город влюбленных был прекрасен, как ни в какое другое время года. Джек приехал сюда один. Первые три дня, отложив работу, он, зачарованный, просто бродил по его улицам — побывал, наверно, в сотне мест: в музеях импрессионистов, в кабаре; гулял по Монмартру, поднялся на ту самую башню, которая, как считали парижане сто лет назад, безнадежно испортила исторический облик их города. Но самым удивительным в Париже был воздух: казалось, что его наполняли полузабытые, наивные детские мечты. Первая любовь, первый поцелуй, первый бокал шампанского, выпускной вечер… А французская кухня… Здесь царил такой культ еды и вина, какой и не снился даже помешанной на потреблении Америке, хотя на улицах крайне редко можно было увидеть полных, рыхлых людей. Французы могли по три-четыре часа просто сидеть за ужином в каком-нибудь уютном ресторане, обсуждая сразу все на свете, съедая горы еды и выпивая несколько бутылок вина, а затем как ни в чем не бывало бодрыми и почти трезвыми встать из-за стола, словно после легкого завтрака. Французские устрицы казались Джеку более утонченными и по-настоящему похожими на солоноватый вкус моря, чем привычные американские; легкие, с идеальным ровным фруктовым ароматом вина Бордо и Эльзаса выигрывали конкуренцию у калифорнийских. В первый же вечер Джек решил, что он хотел бы приезжать в этот поразительный город не реже чем раз в один или два года. И еще он удивился тому, как уютно ему гулять вечером по Елисейским Полям — совершенно одному, под раскидистыми кронами высоких каштанов, мимо сияющих разноцветных витрин, под аккомпанемент вечернего бриза и мелодичного гомона прохожих. Цель прогулки — ярко освещенная Триумфальная арка — была видна за километры. Тёплым сентябрьским вечером совершенно серьезно казалось, что это и есть тот самый центр мира, к которому притягивается все на свете — если не в реальности, то хотя бы в сокровенных мечтах.
В Латинском квартале на следующий день он пообедал в брассерии с двумя студентами из Сорбонны. После революционных событий 1968-го этот огромный старейший университет был разделен на тринадцать более мелких, разбросанных по всему Парижу. Знакомые Джека учились в отделении университета, расположенном на юге столицы и специализировавшемся на точных науках. Когда-то давно это был самый отдаленный и наименее престижный из всех «осколков» Сорбонны, но в последние годы, когда спрос на программистов, физиков и биологов превысил потребность в выпускниках гуманитарных факультетов, этот институт неожиданно взлетел на первое место в национальных рейтингах. Один из его знакомых студентов-программистов был французом, другой — выходцем из Алжира или Марокко. Джек хорошо помнил обоих по их никам на хакерском сайте в Интернете, в онлайн-дискуссиях на котором он не раз проводил целые ночи на первом и втором курсах — до того, как его с головой поглотила реальная работа. Разговор получился пространным, Джек отметил про себя лишь то, что его восторг от первого знакомства с Парижем его собеседники, прожившие всю жизнь в этом городе, абсолютно не разделяли.
— Все эти красивые фасады уже через пару месяцев кажутся одинаковыми. А в остальном город — реально так себе. Безумные налоги, а с собственным бизнесом шага нельзя ступить, не столкнувшись с армией бездельников-чиновников. А коммунальные службы! Пройдись по какой-нибудь темной улочке Латинского квартала ночью, в самом центре Парижа, и ты наткнешься на целые полчища наглых серых крыс. На что только уходят наши налоги? Как только закончим универ, скорее всего, сразу свалим отсюда — в Ирландию или к вам, в Силиконовую долину.
Оба его знакомых съели по дешевому бургеру с колой, не оставив ни цента чаевых. По их потрепанным кожаным курткам было понятно, что ходить по восхитительным столичным ресторанам обычным французским студентам было не по карману.
«Что я делаю в Париже?» Этот вопрос Джек то и дело задавал себе. Приехать и отсидеться здесь хотя бы неделю ему посоветовал Вернер еще в то утро, когда он спешно покинул Цюрих. Джек приехал сюда поездом, и для этого не требовалось ни визы, ни даже паспорта. Билет ему купила Миранда по его просьбе по Интернету на чужое имя, в который раз выручив его. При заселении в гостиницу он предъявил водительские права какого-то молодого англичанина, врученные ему Вернером, — это была одна из услуг его фирмы, причем права были совершенно подлинные, что при необходимости можно было проверить по любой международной базе данных, лишь со слегка подправленной фотографией, на которую из-за ее миниатюрного размера, впрочем, и так никто бы не обратил внимания. Его смартфон и компьютер были надежно защищены его же собственной программой. Таким простым, но вполне действенным способом Джек мог на какое-то время ускользнуть от спецслужб в любом месте шенгенской зоны Европы. Вернер настоятельно рекомендовал Францию, так как это была едва ли не единственная страна, где у ФБР не было никакой возможности действовать, не вызвав резкого недовольства местных властей, полиции и спецслужб. Франция по-прежнему относилась ревниво к американскому влиянию и очень ценила свою независимость от Вашингтона. Правда, Джек вовсе не был уверен, что его преследователи были действительно из Бюро. Он понимал также, что не позже чем через несколько дней на его след все равно выйдут и ему придется скрыться где-нибудь еще. Но пока он удивительно, может быть, даже несколько легкомысленно, внутренне расслабился. Париж так очаровал его, что он даже и не пытался этому сопротивляться.