Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

Бонар. А что говорить? Нас несколько раз бросали в контратаки, я был ранен (показывает на повязку) и отказался идти еще в одну, но он заставил, и мне пришлось идти… Иначе он расстрелял бы меня перед строем. Офицер был убит, и он остался за командира взвода. Ладно, черт с тобой, решил я, я пойду, залезу в чащу и сдамся. Но прежде чем я успел это сделать, он влепил мне в спину пулю из своего парабеллума. Он хвастался, что у него парабеллум еще с той войны. А потом я лежал лицом в мокрой гнилой жиже и подыхал. Шел ливень, и я все старался приподнять голову, чтобы не захлебнуться.

Дик. Скажи ему, что ты думал в последние минуты.

Бонар. Что я думал? Я думал, что мне все-таки было бы легче, если б меня застрелили вьетнамцы, а не этот Курт Кауфман… Я думал, что я жалкая сволочь, но что вы (с ненавистью смотрит на Него), вы, которые писали в своих газетах и журналах разные прекрасные вещи насчет нашего легиона, что вы еще большие сволочи, чем я. Я знаю, ты был тогда редактором: ты послал к нам своего корреспондента, он рассказывал нам о тебе… А потом ты напечатал целых шесть страниц снимков в своем журнале, но ты не снял на них Курта Кауфмана… Это тебе не подошло?!

Он. Я не знал, что он там.

Бонар. Ну, конечно, ты не знал. А я лежал там под ливнем и все приподнимал, приподнимал голову, пока были силы, а потом упал и захлебнулся в болотной жиже, потому что я не мог сесть, Потому что у меня в позвоночнике была эта пуля. И ее влепил мне Курт Кауфман, о котором ты, конечно, ничего не знал… (Дику.) Что еще? По-моему, я все сказал. Я думал еще об одной женщине, но это не имеет для вас значения.

Дик. Спасибо, Бонар.

Бонар отходит, останавливается, поворачивается к Нему.

Бонар. Между прочим, когда я подох, у меня в плаще был тот твой журнал со снимками. Мы как раз получили его с последней почтой. «Тигры джунглей», – кажется, так ты нас назвал? Тебя бы туда, рылом в эту жижу! (Уходит.)

Он. Честное слово, если б я знал, что это тот самый Курт Кауфман…

Штурман. Если бы ты знал, что это тот самый Курт Кауфман, ты бы что-то сделал? А что там было полно других эсэсовцев, лично тебе неизвестных, – это тебя не касалось? Неужели ты действительно все забыл?

Он (после молчания). В конце концов, Бонар сам виноват. Ему не надо было идти в этот Иностранный легион.

Дик. Конечно, сам виноват, а кто же еще? Принципы у него были не тверже твоих, а обстоятельства безвыходней. Ты женился, а он пошел в Иностранный легион… Ты взял в придачу за женой журнал с картинками, с «тиграми джунглей», а он подох в этих джунглях. Каждому свое…

Он. Ты очень упрощаешь все.

Дик. Еще бы! Усложнять – это твоя профессия. Сейчас ты взволнован, но дай тебе время опомниться, и ты все так усложнишь, что до твоей совести снова не доберешься. В конце концов, кого ты обманываешь – нас или себя?

Он. Я никого не обманываю. Раз вы мне не верите – уходите!

Дик. Это серьезно?

Он. Да.

Второй пилот. Хорошо, мы уйдем!

Уходят. Штурман уходит последним.

Он (отчаянно). Подожди, не уходи! Останься. Ты один.