Он. Иногда, когда я выпью, мне самому хочется послать ее к чертовой матери!
Второй пилот. А ты много пьешь?
Он. Да. И знаете почему?
Второй пилот. Знаем. Нечистая совесть обычно тянет к бутылке. Правда, среди вас попадаются и непьющие. Но это уж безнадежные подлецы.
Он. Когда вот такие, как вы, приходят и начинают судить чужие поступки, все выглядит просто и ясно: поступил не так, как вам бы хотелось, – значит, подлец!
Дик. Да! Как бы там ни было, но именно вы остались живы и именно вам придется отвечать за свои поступки!
Он. А ты не пугай меня! Если б вы знали все о нашей жизни здесь за эти пятнадцать лет, вы заговорили бы по-другому!
Дик. Только не вздумай нам рассказывать все от Адама.
Штурман. Не ты первый из наших старых товарищей просишь рассудить себя со своей совестью. К нам обращались многие.
Второй пилот. И последний – Жак Моно – неделю назад. Его отправляли в Алжир, хотели, чтобы он закатал рукава и взял за глотку этих алжирцев. Его даже не спрашивали: да или нет, считали, что, если майор Моно двадцать лет в армии, его не о чем спрашивать… Но он все же решил посоветоваться со своей совестью.
Он. И что вы ему посоветовали?
Второй пилот. А ты что, не читаешь газет, ты только пишешь в них?
Он. Я читал, что он отказался ехать и находится под следствием.
Штурман. И ты не можешь догадаться, что мы ему посоветовали?
Второй пилот. А ему это было потрудней, чем тебе поставить свою подпись. Расстаться с мундиром, который таскаешь на плечах двадцать лет!
Он. Не все такие, как он.
Штурман. Это верно.
Он. Я знаю и других.
Дик. О ком ты?
Он. О том, кто не меньше меня обязан вам жизнью. И однако…