Как отвечает шиллеровский Вильгельм Телль, очень долго не решавшийся сбить яблоко с головы своего мальчика, на вопрос фохта, зачем он вынул из колчана вторую стрелу:
Г. Кому случалось изучать скрытые движения человеческой психики средствами психоанализа, тот в состоянии сказать кое-что новое об особенностях бессознательных мотивов, проявляющихся в суевериях. На примере порой весьма интеллигентных, страдающих от навязчивых мыслей и действий невротиков яснее всего видно, что суеверие возникает из побуждений враждебности или жестокости. В значительной мере они представляют собой предвкушение несчастья. Тому же, кто часто желает зла другим людям, но в результате воспитания в пользу добра вытеснил такие желания в бессознательное, особенно свойственно ожидать наказания в виде бедствия, угрожающего ему извне, за такую бессознательную злобу.
Если, кроме того, добавим, что этими замечаниями мы отнюдь не исчерпали психологию суеверия, то нам придется по меньшей мере затронуть другую сторону проблемы: можно ли напрочь отрицать реальные корни суеверия, существование предчувствий, вещих снов, телепатических явлений, проявлений сверхчувственных сил и тому подобного? Сейчас я далек от того, чтобы недолго думая отвергнуть все без исключения подобные явления, в отношении которых существует множество тщательных наблюдений самых интеллектуально выдающихся людей и которые в первую очередь должны составить объекты новых исследований. Далее вполне можно надеяться, что часть этих явлений получит объяснение благодаря нашему уже начавшемуся познанию бессознательных психических явлений, что, однако, не вынудит нас радикально пересмотреть наши нынешние воззрения[224]. Если бы оказались доказанными и другие явления, как, например, те, в которые верят спиритуалисты, то мы провели бы требуемую новыми наблюдениями модификацию наших «законов», не внося путаницу во взаимосвязь вещей в мире.
В рамках данного обсуждения я могу ответить на затронутые теперь вопросы только с субъективной позиции, то есть согласно моему личному опыту. С сожалением должен признать, что принадлежу к числу тех недостойных индивидов, в чьем присутствии духи прекращают свою деятельность, да и сверхчувственное испаряется, так что я никогда не имел случая лично пережить что-то позволяющее верить в чудеса. Как и у всех людей, у меня были предчувствия, пережил я и беды, но и те и другие как бы избегали друг друга, так что за предчувствиями ничего не следовало, а бедствия обрушивались на меня без предупреждения. В период, когда, будучи молодым человеком, я жил один в чужом городе, то довольно часто слышал, как несомненно знакомый, дорогой мне голос вдруг обращался ко мне по имени. Я отмечал тогда время появления галлюцинаций, чтобы позднее, беспокоясь об оставшихся дома людях, выяснить, что происходило с ними в тот момент. С ними не случалось ничего. Как бы компенсацией этого стало то, что впоследствии я, совершенно не волнуясь и не подозревая ни о чем, работал со своими больными, тогда как моему ребенку угрожала опасность стать жертвой кровотечения. Из предчувствий, о которых меня извещали мои пациенты, ни один не был признан мной реальным. Однако должен признаться, что в последние годы я сделал несколько наблюдений, которые легко объяснимы допущением телепатической передачи мыслей.
Вера в вещие сны насчитывает множество приверженцев, потому что имеет возможность опираться на то, что некоторые из них действительно формируют будущее так, как до этого желание в сновидении конструировало его[225]. Однако этому не приходится особенно удивляться, к тому же, как правило, между сновидением и тем, что случилось наяву, удается обнаружить далеко идущие различия, которыми верящие в вещие сны предпочитают пренебрегать. Прекрасный пример по-настоящему пророческого сновидения предложила мне однажды интеллигентная и преданная истине пациентка для скрупулезного анализа. Она сообщила, что когда-то ей приснилось, будто она встретила своего бывшего друга и домашнего врача у конкретного магазина на известной улице, а когда на следующее утро она пошла во Внутренний город, то действительно повстречала его на увиденном в сновидении месте. Замечу, что в связи с этим удивительным совпадением не произошло никаких значимых последующих событий, то есть случившееся нельзя было объяснить каким-то событием из будущего.
Добросовестная проверка установила отсутствие доказательств того, что дама вспомнила сновидение сразу же утром после пробуждения, то есть перед прогулкой и встречей с давним другом. Она ничего не могла возразить против описания происшедшего, исключающего из него все необычное, не оставляющего ничего лишнего, а только интересную психологическую проблему: как-то утром она шла по определенной улице, у одного магазина встретила своего давнего домашнего врача, и при его виде у нее возникло убеждение, что накануне ночью ей приснилась эта самая встреча, произошедшая именно в том месте. Затем анализ помог понять с высокой степенью вероятности, как она пришла к этому убеждению, которому, согласно общепринятым представлениям, нельзя отказать в определенном проценте достоверности. Ведь встреча на определенном месте после предшествующего ожидания – это признак некоего свидания. Давний домашний врач пробудил в даме воспоминания о былых временах, когда встречи с неким
Простой, легко интерпретируемый пример такого ставшего известным «удивительного совпадения», когда встречаешь человека, только что занимавшего твои мысли, я знаю по собственному опыту, и, вероятно, он является типичным для подобного рода случаев. Несколько дней спустя после присвоения мне звания профессора, который в монархически управляемых странах сам по себе придает человеку изрядный авторитет, во время прогулки по Внутреннему городу мои мысли неожиданно обратились к мальчишеской фантазии о мести, направленной против конкретной супружеской пары. Несколько месяцев назад эти люди пригласили меня к своей дочери, у которой в связи с одним сновидением сложились любопытные проявления навязчивости. Я проявил большой интерес к этому случаю, генезис которого посчитал легко постижимым; родители же не приняли мое лечение и дали мне понять, что задумали обратиться к зарубежному светилу, лечащему с помощью гипноза. Теперь в фантазиях я стал мечтать о том, чтобы после полной неудачи этого эксперимента родители попросили меня снова применить свое лечение, чувствуя на этот раз полное доверие ко мне и т. д. Я же вроде бы отвечал им: «Конечно, теперь, когда я стал профессором, вы мне доверяете. Но ведь звание ничего не изменило в моих умениях; если вы собирались обойтись без меня, когда я был доцентом, то сумеете обойтись и без меня, ставшего профессором». В этот момент мои мечтания были прерваны громким приветствием: «Честь имею приветствовать вас, господин профессор!» – а подняв глаза, я увидел, что мимо проходила та самая супружеская пара, которой я только что как бы отомстил, отклонив их предложение. Первое же размышление разрушило видимость чего-то чудесного. Я шел по прямой, широкой и почти безлюдной улице навстречу этой паре. Бросив беглый взгляд с расстояния, видимо, шагов двадцать от них, я рассмотрел и узнал их статные фигуры, однако устранил это восприятие, как если бы оно было галлюцинацией, по тем же эмоциональным мотивам, которые проявили себя в данном случае в виде, казалось бы, спонтанно всплывшей фантазии.
Другую «расшифровку»[226] мнимого предчувствия я сообщаю в трактовке Отто Ранка:
«Некоторое время тому назад я лично пережил редкий вариант такого удивительного совпадения, встретив персону, мысли о которой как раз донимали меня. Прямо перед Рождеством я направлялся в австро-венгерский банк, чтобы мне обменяли деньги по 10 новых серебряных крон для раздачи в качестве подарков. Погруженный в честолюбивые мечтания, связанные с ощущением контраста мизерности моей наличности с сосредоточенной в здании банка денежной массой, я свернул в узкий Банковский переулок, где банк и располагался. Перед его воротами я увидел стоящий автомобиль и множество входящих и выходящих людей. Мне подумалось, что у служащих банка наверняка найдется время для моих нескольких крон; во всяком случае, я быстро сделал свои дела, положил подлежащую обмену купюру и сказал: „Пожалуйста, поменяйте на
К категории чудесного или жуткого относится и своеобразное ощущение, испытываемое в некоторые моменты и в определенных ситуациях, будто точно то же самое ты уже когда-то переживал, находясь некогда в аналогичном положении. При этом, невзирая на количество затраченных усилий, не удается четко вспомнить прежнее состояние, которое так заявило о себе. Я понимаю, что всего лишь следую весьма вольному словоупотреблению, называя переживаемое в такие моменты эмоцией; речь при этом идет не о любой оценке, а как раз об оценке распознавательной. Однако у этих случаев совершенно специфический характер и не следует забывать, что искомое никогда не всплывает в памяти. Не знаю, привлекался ли этот феномен déjà vu (уже виденного –
Полагаю, что называть чувством состояние «это уже было когда-то пережито» иллюзией неверно. В такие моменты действительно соприкасаешься с тем, что некогда уже было пережито, только это никогда осознанно не вспоминается, потому что никогда и не было осознано. Чувство déjà vu соответствует, короче говоря, воспоминанию о неосознанной фантазии. Существуют бессознательные мечтания (или грезы), подобные осознанным «творениям» и известные каждому по собственному опыту.
Я понимаю, что данная тема заслуживала бы самого подробного рассмотрения, однако в этой связи собираюсь привести анализ единственного случая déjà vu, в котором чувства отличаются особой интенсивностью и длительностью. Одна сейчас уже тридцатисемилетняя дама утверждает, что совершенно отчетливо помнит, как в возрасте двенадцати с половиной лет впервые была в гостях у школьной подруги и ее сестры в сельской местности. Когда она вошла в сад, то у нее сразу появилось ощущение, что когда-то она здесь уже была. То же чувство повторно возникло, когда она зашла в жилые помещения, и ей подумалось, что она заранее знает, какой будет следующая комната, каким окажется вид из нее и т. д. Однако это чувство чего-то знакомого не могло иметь источником прежнее посещение дома и сада, скажем, в первые годы детства, потому что это было совершенно исключено и опровергнуто сведениями, полученными от родителей. Сообщившая эту историю дама не искала какого-то психологического объяснения, а видела в появлении этого чувства пророческое указание на ту роль, которую позднее сыграют эти подруги в ее эмоциональной жизни. Впрочем, размышления над обстоятельствами, при которых с ней случилось это происшествие, указывают нам путь к другому объяснению. Отправляясь в гости, рассказчица знала, что у девочек есть единственный брат, который тяжело болел. В ходе посещения она увидела его в лицо, нашла очень плохо выглядящим, а про себя подумала: он скоро умрет. Теперь же, когда несколькими месяцами ранее ее собственный единственный брат опасно болел дифтеритом, ее на время его болезни удалили из родительского дома и она несколько недель жила у родственницы. Она считает, что в этой поездке за город участвовал и брат, и кажется, что это был его первый важный выход в свет после болезни. Однако в этом моменте ее воспоминания становятся удивительно неопределенными, тогда как все прочие детали и особенно платье, надетое на ней в тот день, чрезвычайно четко стояли у нее перед глазами. На основании подобных признаков осведомленному человеку нетрудно сделать вывод, что тогда у девушки большую роль играло ожидание возможной смерти брата и либо оно не было никогда осознано, либо после счастливого исхода болезни подверглось почти полному вытеснению. В противном случае ей пришлось бы надеть другое платье, а именно траурную одежду. У подруг же она застала аналогичную ситуацию: единственному брату угрожала опасность быстрой смерти – и вскоре он действительно умер. Она вроде бы должна была ясно помнить, что несколько месяцев назад сама оказалась в сходной ситуации; вместо воспоминания об этом, чему препятствовало вытеснение, она перенесла свое ощущение «что-то вспомнилось» на окрестности, сад и помещения дома и попала под действие fausse reconnaissance (ложное узнавание –
Мои собственные мимолетные переживания феномена déjà vu я мог бы так же вывести из сходства эмоциональных обстоятельств. «Это опять стало бы поводом пробудить ту (неосознанную и неизвестную) фантазию, которая тогда сама по себе сформировалась во мне в виде желания улучшить мое положение». До сих пор такое объяснение déjà vu[227] было удостоверено только одним наблюдением. Д-р Ференци, которому третье издание этой книги обязано многими важными сведениями, писал мне по этому поводу: «Я убедился как на собственном опыте, так и на опыте других людей в том, что необъяснимое чувство чего-то давно знакомого можно объяснить бессознательными фантазиями, которые, минуя сознание, припоминаются в подходящей ситуации. У одного из моих пациентов это, казалось бы, происходило иначе, однако на самом деле – совершенно аналогично. У него это чувство очень часто повторялось, однако постоянно оказывалось забытой (вытесненной) частью сновидения прошедшей ночи. В итоге складывается впечатление, что déjà vu может быть родом не только из грез, но и из ночных сновидений».
Позже я узнал, что Грассе еще в 1904 г. предложил объяснение этого феномена, очень похожее на мое.
В 1913 г.[228] в небольшой статье[229] я описал другой феномен. Им стала déjà raconte – иллюзия, что слышишь нечто ранее услышанное. Она особенно интересна, когда появляется в ходе психоаналитического лечения. В таком случае пациент с явными признаками субъективной убежденности утверждает, что уже давно сообщил определенные воспоминания. Врач же уверен в противоположном и может, как правило, уличить его в ошибке. Объяснение этого любопытного ошибочного действия, видимо, таково: у пациента есть побуждение и намерение сделать такое сообщение, но он упустил случай осуществить его, а теперь память о нем помещает на его место в качестве замены последнего – реализации намерения.
Сходный фактический материал, а похоже, и такой же механизм обнаруживают «мнимые ошибочные действия», названные так Ференци[230]. В этих случаях, если, скажем, вещь забыта, запрятана, потеряна, то люди ухитряются убедить себя, что ничего подобного не произошло, что все в полном порядке. Например, пациентка возвращается в кабинет врача, объясняя, что хочет забрать забытый у него зонтик, который держит в руках. То есть существует побуждение к какому-то ошибочному действию и этого достаточно, чтобы компенсировать его осуществление. Кроме этого единственного различия, мнимое ошибочное действие может быть равнозначно реальному. Оно ведь, как говорится, доступнее.
Д. Когда совсем недавно мне выпал случай изложить одному философски образованному коллеге несколько примеров забывания имен вместе с их анализом, он поспешил возразить: «Все это очень здорово, но у меня забывание имен происходит иначе. Так облегчать себе работу явно не стоит». Не думаю, что мой коллега когда-то раньше задумывался над забыванием имен собственных; он не сумел пояснить, как иначе у него происходит забывание. Однако его замечание все же затрагивает одну проблему, которую многие склонны выдвигать на первый план. Если подтвердится предложенное здесь решение проблемы ошибочных и случайных действий в целом или только частично и если правильным окажется последнее, то спрашивается: каковы те условия, при которых оно окажется подходящим для объяснения и как-то иначе протекающих явлений? При ответе на этот вопрос мои наблюдения оставляют меня на произвол судьбы. Я могу только предостеречь от признания выявленной взаимосвязи редкостью, так как очень часто на самом себе и на своих пациентах я устраивал проверку: удастся ли надежно доказать ее наличие, как в описанных примерах, или же имеются по меньшей мере серьезные основания предполагать ее существование. Не стоит удивляться, если не всякий раз удается раскрыть смысл симптоматического действия, ведь в качестве решающего фактора учитывается размер внутреннего сопротивления, противящегося решению проблемы. Также не всегда есть возможность толковать каждое отдельное сновидение – свое или пациентов. Для подтверждения универсального действия теории достаточно, если удается проникнуть хотя бы в часть скрытых взаимосвязей. Сновидение, которое не поддается разгадке сразу после пробуждения, поддастся этому неделю или даже месяц спустя, когда уменьшится происходящее тем временем реальное соотношение борющихся друг с другом психических влияний. То же самое можно сказать о разгадке ошибочных и симптоматических действий. Пример очитки «в бочке через Европу» предоставил мне удобный случай продемонстрировать, как поначалу неразгаданный симптом стал доступен анализу, когда ослаб
С другой стороны, нам не стоит упускать из виду, что вытесненные мысли и побуждения отнюдь не самостоятельно выражают себя в форме симптоматических и ошибочных действий. Техническая возможность подобных ошибок иннерваций должна существовать независимо от них, и уже затем они охотно используют нацеленность вытесненного на достижение осознанного воздействия. Какие структурные и функциональные взаимосвязи поступают в распоряжение подобной цели, это в случае словесных ошибочных действий стараются установить обстоятельные исследования философов и филологов. Различая среди предпосылок ошибочного и симптоматического действия бессознательный мотив и противостоящие ему физиологические и психические взаимосвязи, мы нерешенным оставляем вопрос: имеются ли в границах здоровой психики какие-то другие факторы, способные, подобно бессознательному мотиву или вместо него, производить на почве этих взаимосвязей ошибочные или симптоматические действия? Ответ на этот вопрос не входит в число моих задач.
Впрочем[232], в это число не входит и проведение различий между психоаналитическим и общераспространенным пониманием ошибочных действий, которых и так уже слишком много, чтобы и дальше умножать их число. Скорее я хотел бы обратить внимание на случаи, когда различия многое утратили от своей остроты. К самым простым и наиболее броским примерам оговорок и описок, при которых, например, всего лишь сокращается слово или пропускаются слова и буквы, не применяются более сложные толкования. С точки зрения психоанализа приходится утверждать, что в этих случаях знать о себе дает какое-то расстройство замыслов, однако не удается выяснить, откуда оно родом и какова его цель.
Не остается ничего другого, как признать его существование. В точно таких же случаях видно еще и включение в действие никогда нами не оспариваемой поддержки ошибочных действий со стороны значимости звуков и ближайших психических ассоциаций. Существует, однако, общепринятое научное требование, чтобы такие рудиментарные случаи оговорок и описок оценивались так же, как лучше сформировавшиеся случаи, исследование которых предложило весьма недвусмысленные выводы относительно причин ошибочных действий.