Против подобных высказываний моего сына я сначала возразил, что, в общем-то, женщины не особенно сильны в арифметике и что матери, скорее всего, не очень-то ясно, что 79 – половина от 158. То есть его теория предполагает невероятный факт, что подсознание считает лучше, чем нормальное сознание. „Это совершенно не так, – слышу я в ответ. – Добавлю, что мать не производила деление 158: 2 = 79, но не исключено, что случайно вполне правильно уловила это соотношение, ведь она могла думать об этой шляпке и во сне и при этом ясно сознавать, насколько дорого платить за нее даже половину цены“».
7)[213] Следующий анализ числа я заимствовал у Джонса (там же, с. 478). Одному его знакомому пришло в голову число
Кто[214] желает получить адекватное представление о способе, каким числовой материал обрабатывается неосознанным мышлением, того я отсылаю к статье К. Г. Юнга «Ein Beitrag zur Kenntnis des Zahlentraumes» (Zentralblatt für Psychoanalyse, 1911) и еще к одной статье Э. Джонса («Unconscious Manipulation of Numbers», там же, 1912, VI, 5).
В собственных анализах подобного рода случаев мне особенно запомнились два самых впечатляющих их свойства. Во-первых, прямо-таки сомнамбулическая уверенность, с какой я, продвигаясь к неизвестной мне цели, погружаюсь в вычисления в уме, которые разом приводят меня к искомому числу, и скорость, с которой совершается вся последующая работа. Во-вторых, то обстоятельство, что в моем бессознательном мышлении числа охотно подчиняются манипулированию, тогда как я – плохой счетчик и с великими трудностями запоминаю даты, номера домов и что-то подобное. Впрочем, в этих бессознательных мыслительных операциях с числами я обнаруживаю склонность к суеверию, происхождение которой долгое время оставалось для меня непонятным[215].
Не стоит[216] удивляться, обнаружив, что не только числа, но и неожиданно всплывшие в уме слова непременно оказываются хорошо детерминированы в ходе другого вида аналитического исследования.
8) Великолепный пример выведения назойливого, то есть упорно преследующего тебя, слова можно найти у Юнга («Diagnostische Assoziationsstudien», IV. S. 215): «Одна дама рассказала мне, что с некоторых пор у нее постоянно вертится на языке слово „Таганрог“ и она не понимает, откуда оно взялось. Я спросил ее о богатых эмоциями происшествих с ней и о вытесненных желаниях самого последнего времени. После некоторого колебания она сообщила мне, что очень хотела бы иметь
9) Д-ру Э. Хичману я благодарен за разгадку другого случая, в котором некая строфа повторялась в определенной местности в качестве вытесненной мысли без выяснения ее происхождения и связей.
«Рассказ доктора юриспруденции Э. Шесть лет назад я ехал из Биаррица в Сан-Себастьян. В данном случае железная дорога пересекала реку Бидасоа, образующую границу между Францией и Испанией. С моста открывался прекрасный вид: с одной стороны – на широкую долину и Пиренеи, с другой – далеко в море. Был восхитительный летний день. Все было полно солнца и света, я находился в каникулярном путешествии, радовался возможности проехаться по Испании, и тут мне в голову врезалась строфа „но свободна душа, плывущая в море света“. Помнится, тогда я задумался, откуда эти строки, и не смог этого вспомнить. По ритмике слова взяты из какого-то стихотворения, название которого полностью выпало из моей памяти. Я думал, что позже, когда мне припомнится все стихотворение, я еще спрошу об этом нескольких людей, не слишком, впрочем, надеясь что-нибудь узнать.
Возвращаясь в прошлом году из поездки по Испании, я проезжал по тому же железнодорожному перегону. Была абсолютно темная ночь и шел дождь. Я выглянул в окно, чтобы посмотреть, проехали ли мы уже пограничную станцию. Тут я заметил, что находимся мы на мосту через Бидасоа. Мне сразу же вспомнились приведенные ранее строчки, но опять я не смог вспомнить их источник.
Несколько месяцев спустя дома мне попали в руки стихи Уланда. Я открыл томик, и мой взгляд упал на строки: „Но свободна душа, плывущая в море света“, образовавшая концовку стихотворения „Der Waller“. Я читал это стихотворение и помнил его теперь весьма смутно, хотя несколько лет назад хорошо его знал. Место его действия – Испания, и мне кажется, что это образует единственную связь цитированных строчек с упомянутым мною железнодорожным перегоном. Своим открытием я был удовлетворен только наполовину и механически перелистывал книгу дальше. Строки „но свободна“ и т. д. были последними на одной странице. А на следующей я нашел стихотворение „Мост через Бидасоа“.
Еще я заметил, что содержание последнего стихотворения кажется мне менее знакомым, чем содержание предыдущего, а его первая строфа гласит: „На мосту через Бидасоа стоял седовласый святой: направо он осенял крестным знамением испанские горы, налево благословлял земли франков“».
Б. Это понимание детерминации кажущихся произвольно названными имен и чисел может, вероятно, способствовать прояснению некоторых других вопросов. Известно, что вопреки допущению сплошного психического детерминизма многие известные ученые ссылаются на чувство специфической убежденности в наличии свободы воли. Такое убеждение действительно существует и вовсе не отвергается верой в детерминизм. Как и любые другие нормальные чувства, оно должно быть чем-то обосновано. Однако, насколько я сумел заметить, оно проявляет себя не в случае крупных и важных изъявлений воли. В подобных случаях, напротив, имеет место чувство психического давления, и люди охотно на него ссылаются (знаменитые слова Лютера: «На этом я стою и не могу иначе»[217]). И наоборот, как раз при несущественных, не вызывающих эмоций решениях любят заверять, что с равным успехом могли действовать иначе сообразно свободной, ничем не направляемой воле. После наших анализов нам нет надобности в данном случае оспаривать право на существование свободы воли. Если отличать осознанную мотивацию от мотивации, проистекающей из бессознания, то упомянутое чувство заверяет нас, что первая распространяется не на все наши решения, связанные с моторикой.
В. Если по целому ряду обстоятельств осознанному мышлению приходится отказать в познании рассматриваемых ошибочных действий, все же было бы желательно найти психологические доказательства их существования. Во всяком случае, на основании того, что будет выявлено в более обстоятельном исследовании бессознательного, вполне вероятно, что такие доказательства где-нибудь найдут. И действительно, в двух областях удалось обнаружить явление, которое кажется вполне аналогичным бессознательным мотивам, а значит, и представлению о них.
а) В поведении параноиков бросается в глаза и замечается всеми одна черта: они придают огромное значение мелким, обычно нами пренебрегаемым действиям и поступкам других людей, истолковывают таковые и делают из этого далеко идущие выводы. Например, последний параноик, которого я видел, пришел к выводу о каком-то общем сговоре в своем окружении, потому что при его отъезде на вокзале люди делали довольно свободные жесты рукой. Другой уделял особое внимание тому, как люди ходят по улице, как размахивают тростями и т. д.[219]
Соответственно, категорию «случайное», которое не нуждается в мотивации и которое обычный человек считает важной для части своей психической деятельности и ошибочных действий, параноик отвергает применительно к психическим проявлениям других людей. Все, что он замечает у них, наполнено смыслом, все допускает истолкование. Как же он приходит к такому мнению? Скорее всего, в данном случае, как и во многих других, он проецирует на психику других людей то, что находится в его собственном бессознании. При паранойе в сознание к тому же прорывается много такого, наличие чего в нем у нормальных людей и невротиков подтверждается лишь с помощью психоанализа[220]. А значит, в данном случае параноик до некоторой степени прав, он знает нечто, ускользнувшее от психически нормального человека, он соображает точнее, чем позволяет нормальное мышление, однако перенесение познанного таким путем положения дел на других людей обесценивает его знание. Надеюсь, никто не ожидает от меня оправдания отдельных толкований параноиков. Однако некоторая доля достоверности, которую при таком понимании ошибочных действий мы признаем за паранойей, помогает нам понять ту убежденность, с которой у параноика связаны все эти толкования.
б) Очередное подтверждение существования бессознательного или «смещенного» знания мотивов случайных и ошибочных действий мы находим в виде суеверий. Свое мнение я собираюсь разъяснить с помощью одного мелкого происшествия, ставшего для меня исходным пунктом данных рассуждений.
После возвращения из отпуска мои мысли сразу же направились на больных, которыми мне придется заниматься во вновь начинающемся трудовом сезоне. Первый визит мне нужно было нанести к очень старой даме, в отношении которой с довольно давних пор я провожу дважды в день одни и те же процедуры. По причине такого однообразия у меня по пути к больной или во время занятий с нею очень часто появлялись бессознательные мысли. Ей было за девяносто, а значит, в начале каждого года возникало желание спросить про себя, сколько еще лет она протянет. В тот день, о котором рассказываю, я спешил и поэтому нанял кабриолет, который должен был доставить меня к ее дому. Каждый кучер конной биржи около моего дома знал адрес этой женщины, поскольку любой из них уже не раз возил меня к ней. Сегодня же случилось так, что извозчик остановился не у ее дома, а перед домом с тем же номером на близлежащей и действительно весьма похожей параллельной улице. Я замечаю ошибку, укоряю за нее извозчика и тот извиняется. Должен ли быть какой-то смысл в том, что меня подвезли к дому, в котором дамы не было? Для меня, конечно же, это ничего не значило, но будь я
Ситуация выглядела бы совершенно иначе, проделай я этот путь пешком, а затем «в задумчивости» или «по рассеянности» оказался бы у этого дома на параллельной улице вместо нужного, что я объяснил бы не случайностью, а действием с неосознанной целью, требующим интерпретации. Такой «ошибочный поход» я бы, вероятнее всего, истолковал как знак того, что в скором времени не смогу застать старую даму дома. Стало быть, я отличаюсь от суеверных людей вот чем: я не думаю, что событие, к совершению которого моя психика не причастна, может сообщить мне что-то неизвестное о будущих состояниях реальности. Тем не менее считаю, что непреднамеренное проявление моей собственной психической деятельности может открыть мне нечто скрытое, что опять-таки принадлежит только моей психике. Я, правда, верю в объективный (реальный) случай, но не верю в случайность внутреннюю (психическую). Суеверный же человек, наоборот, ничего не знает о мотивах своих случайных и ошибочных деяний; он уверен, что существует психическая случайность. Кто склонен придавать внешнему случаю смысл, который проявит себя в реальных событиях, тот в случайности видит средство проявления чего-то скрытого, находящегося вне его. Между мной и суеверным человеком два различия: во-первых, последний проецирует вовне мотивы, которые я ищу внутри себя, во-вторых, он толкует случайность с помощью чего-то происшедшего, что я свожу к некоей мысли. Кроме того, скрытое для него соответствует бессознательному у меня, а упорное стремление не признавать случай случаем, а как-то интерпретировать его, присуща нам обоим[221].
В настоящее время я предполагаю, что это осознанное неведение и неосознанная информация о мотивах случайностей в психике образуют один из психических корней суеверия.
Римлянин, отказывающийся начинать важное дело, если ему не предшествовал благоприятный полет птицы, был в известном смысле прав; он действовал логично, сообразно исходным убеждениям. Но если он отказался от действия из-за того, что споткнулся о порожек своей двери («un Romain retourneraits» – «римлянин вернулся»), он на голову превосходит нас, неверующих в приметы. Он – лучший знаток человеческой души, чем мы стараемся быть, ведь то, что он споткнулся, должно доказать ему наличие в его внутреннем мире сомнения, контрустремления, мощь которого в момент совершения действия уменьшит силу его замыслов. Полный же успех возможен, естественно, только когда все психические цели совместно устремлены к заветной цели.