Эдвард всё ещё стоял как остолбенелый; признание Кароля устрашило его, ибо чувствовал себя соучастником преступления, скрывая его, видел себя уже в Сибири за то, что встретился с Каролем, а с другой стороны чувствовал, что если бы он его выдал, мог бы подпасть под тот скорый суд, который во времена революции не прощает никому. Он бы с радостью как можно скорее убежал, чтобы с зачумлённым не общаться. Боялся быть смешным, а лицо его изображало такое беспокойство и озабоченность, что, несмотря на вовсе невесёлое положение, пане Эмме хотелось смеяться и подать ему флакончик для освежения. Даже в голосе пана Эдварда, прерываемом каким-то нервным глотанием, виден был смертельный испуг. Ядвига быстро успокоилась.
– Случай, – сказала она, – сделал вас участником тайны, которую, надеюсь, сумеете сохранить; я бы вас обидела, если бы упомянула, что можно быть предателем не только обдуманно, но и от легкомысленной болтовни.
Эдвард, ничего на это не отвечая, только усмехнулся с выражением какой-то покорной кокетливости, смешанной со страхом, которая отлично делала его смешным.
– Но вы можете быть уверены, – сказал он наконец, набрав воздуха, – что… что…
Об остальном нужно было догадываться, потому что у Эдварда так в голове перепуталось и язык ему не служил, что дальше говорить не мог, вытирал с лица пот, поправлял волосы, стоял, согласно расхожему выражению, как на муках. Серьёзное и спокойное лицо Кароля, которого этот случай отнюдь не смешал, дивно отличалось от фигуры испуганного паныча, не могущего утаить впечатления своей трусости. Эдвард, который обычно пользовался всеми обстоятельствами, чтобы как можно дольше таскаться за панной Ядвигой, который и сейчас прибыл с этим намерением, чтобы её утомлять, рад был уже как можно быстрее бежать в страхе ужасной компрометации. В его голове не могло поместиться, как этот человек, что смел вырваться из цитадели, мог ходить по улице белым днём и не показывать по себе малейшего беспокойства. Не зная, что говорить, расхвалив погоду, солнце, воздух и вечер, Эдвард закрутился, поклонился и сбежал.
Впечатления труса были так сильны, что он не заметил, как вбежал в Ботанический сад и как ударился о стоящего полицейского. Встревоженный этим случаем, который почитал за плохое предзнаменование, он убежал в угол на лавочку и начал серьёзно размышлять, что делать. Эдвард не имел уже вовсе охоты к доносу, но ужасно боялся, как бы правительство, узнав каким-либо способом, что он столкнулся с беглецом, не приказало его за это повесить или расстрелять. Вещь кажется смешной в Европе, но в России, кто немедленно не даёт знать правительству о каком-либо политическом случае, кто его скрывает, кто не хочет быть предателем, хоть бы речь шла о собственном ребёнке или о родном отце, может прекрасно висеть или пойти на тяжёлые работы. Правительственная мораль требует это от всех без исключения. Эдвард, очень хорошо о том зная, дрожал внутри за уважаемую свою эгзистенцию. Сидел он так на лавке, тяжело задумавшись, когда услышал, что кто-то его хлопнул по плечу, и увидел перед собой самого высокого в Варшаве мужчину, одну из поддержек правительства и системы, который его приветствовал, приятельски и покровительственно ему улыбаясь. Был это как раз тот самый, перед которым Эдвард так неосторожно первый раз разболтал про Кароля. При виде этой мощи, к которой он имел чрезвычайное уважение, струсив от неизмерного страха, Эдвард побледнел, думая, что его предательство он прочтёт по его физиономии.
– Как поживаешь? – серьёзно сказал высокий мужчина. – Знаешь историю? Представь себе, что за подземные интриги у этих революционеров; как тут какое правительство и порядок удержаться могут! Ты поверил бы тому, что тот опасный предводитель, Глинский, сбежал, представь это – сбежал из цитадели! Негодяи, негодяи! Посметь убежать!
Пан Эдвард в эти минуты только почувствовал, что должен был показать чрезвычайное удивление, что ничего не знает; поэтому он так крикнул, что аж товарищ его был вынужден сжать ему руку, сдерживая избыточный признак удивления.
Отыграв свою роль, трус немного успокоился, а высокий мужчина серьёзно говорил дальше:
– Значит, ты не слышал ничего, а это есть чрезвычайно любопытная история. Ты, наверное, знаешь, пан, что такое сидеть в цитадели? Почти нет примера, чтобы кто-то оттуда мог сбежать, но оказывается, что наша революция аж туда потянулась своим влиянием, если сумела этого своего вождя освободить.
Говоря это, он горько усмехался.
– Да, – говорил он, – мы окружены заговором со всех сторон, угрожают нам отравленные стилеты и револьверы; необузданная уличная толпа подкапывает общественный порядок; ежели теперь все честные люди рядом с этой опасностью рук друг другу не подадут, а революция разрастётся и наберёт силу, – Польша пропала.
Эдвард, который больше всего дрожал о том, чтобы самому не пропасть, и, чувствуя на себе грех, видел необходимость быть чрезвычайно покорным, делал мины, которые должны были очень удовлетворить высокого мужчину. По физиономии пана Эдварда было видно, каким послушным и верным подданным он был, и что готов был браться за руки с кем бы ему приказали, с полицейскими, со шпионами, с палачом, для спасения общества.
– Но что ты на это скажешь? Правда, что этот побег имеет большое значение? – прибавил высокий.
– Несомненно, – сказал Эдвард. – Но как же он здесь сумеет скрыться? Тогда его определённо схватят.
– Не думаю, – отвечал другой. – Те господа имеют лучше нас полицию, они хитрые, а революционеры всей Европы, мадзинцы и гарибальдийцы, поддерживают их всевозможными силами. Борьба, которую мы предприняли, гигантская, мы не скрываем друг от друга её трудности, но защищаем общественный порядок.
Эдвард добродушно кивал, но оглядывался на все стороны, потому что ему пришло в голову, что панна Ядвига с Каролем могут войти в Ботанический сад, что их этот высокий пан может встретить, что Кароля свяжут, что Кароль его немедленно выдаст и через двадцать четыре часа его повесят. Его замешательство было так очевидно, что высокий господин, подумав, что он не совсем здоров, тут же его отпустил. В эти минуты показалась Ядвига с Каролем на дорожке, которой возвращался этот большой человек.
Кароль не мог избежать встречи, а Эдварду, который смотрел на это издалека, сделалось так дурно, что он прижмурил глаза, чтобы дальнейших последствий не видеть. Когда он их открыл, увидел Кароля, снимающего шляпу перед кланяющимся Ядвиге паном и идущего дальше так спокойно, словно его это вовсе не волновало. Высокий мужчина не узнал Кароля, но его что-то кольнуло, задумался, подошёл к полицейскому, которому что-то прошептал на ухо, и кивнул издалека Эдварду, чтобы подошёл к нему.
Не с большой охотой поспешил пан Эдвард на этот вызов; боковой улочкой он обошёл Ядвигу с её товарищем и, дрожащий, остановился перед ожидающим его большим человеком.
– С кем шла пана Ядвига? Ты знаешь этого человека? – спросил защитник порядка.