Пляска Бледных

22
18
20
22
24
26
28
30

Одинокий подъезд среди многих. Одинокая клетка среди множества камер. Лифт по слоям порочных кругов — как лестница в небо, где лишь тьма и пылающий сфинктер замкнутого вихря дерьма.

Алина повернула ключ, выпуская на лестничную клетку спёртый воздух, царящий в квартире. Он был такой силы, что пару обдало тяжёлым паром, заставив Клауса ностальгически улыбнуться.

В прихожей — темно, проводка, тянущаяся под потолком вдоль стен, местами опасно свисает. Дальше — полузакрытые двери, одна в спальню, другая — на кухню, третья — в клозет, совмещённый с душем. Хозяйка квартиры посмотрела на гостя невинным извиняющимся взглядом, тот — улыбнулся, пожал плечами.

Они проследовали в спальню, где царил идеальный порядок: матрац у дальней стены, там же — проблеск света от экрана включённого ноутбука. Контуры шкафа у двери. Слабые светлые линии вдоль оконной рамы, заслонённой фольгой: в этом месте давно царит тьма.

На стенах — очертания плакатов, которые всё равно не разглядеть, на полу — обычный паркет. И — ничего больше. Только просторная первозданная пустота. Девушка указала фрицу на постель, приглашая садиться. Сама удалилась на кухню.

— Как звать-то тебя? — не оборачиваясь, спросила она уже в коридоре.

— Клаус, — ответил тот, прислонившись к стене подле ноутбука. Даже разулся, несмотря на заверения Алины в ошибочности данного действия. И плащ, и фуражка — на вешалке. В светлой рубашке и джинсах, с кудрями, как у амура, и взглядом — как у змеи. Улыбался.

На кухне было немногим светлее, чем в спальне — самую малость. Там свет брезжил у открытой форточки и от настольной лампы.

Девушка не находила себе места, ужасаясь и радуясь своему безумию. В голове уже складывался план действий: напоить, воспользоваться, отомстить, заставить страдать. Он слишком крут, чтобы существовать, слишком крут, чтобы достаться кому-то ещё. Сама удивлялась, насколько же сильно её унесло. Но всё выглядит слишком похоже на тот раз, когда жертвой была она. Тогда тоже был крутой парень, красивые слова, много приятной музыки. Он завлёк её — а потом воспользовался. Сам предложил поехать в гости. Запер в спальне.

Алина схватилась за голову, сползая вдоль стены. Снова накатили воспоминания, которые она старалась заглушить. Силой заставила себя встать, ухватившись за ручку холодильника, навалилась на неё. Там осталась славная водка и вишнёвый сок — отличный коктейль для начала.

К утру она напишет поэму о прекрасном рыцаре, что желал даме сердца спасения из лап чудовища, и образ этого незнакомца будет запечатлён в веках. Только человек, которому посвящаются эти стихи, не узнает о них. Он вдохновит её — и больше едва ли понадобится. Два стакана — как яд отчуждённой любви. Да, да, да, всё именно так, не иначе.

Клаус сидел на матраце и ждал. Закинул ногу за ногу, привалился к стене, смотрел на Алину. Она — кроткой поступью сквозь мрак, два бокала — как факелы, в руках — дрожь.

Опустилась к нему, протянула напиток. Села подле — как кошка, взглянула пристально. Он — пригубил, довольно кивнул, протянул ладонь к её щеке.

Она — чуть отодвинулась, вытянула ногу, обтянутую чулком, повела стопой, выгибая её, следя, за взглядом мужчины. Не станет ему отдаваться. Изведёт, заполучит — и сломит. Он и сам рад. Сам попал к ней, сам искал встречи — и нашёл её.

Игриво вздрогнула от холодного касания — чуткими пальцами вдоль бедра к колену. Напряглась. Коснулась его руки, изучая взгляд — задумчивый, но счастливый. Предвкушающий.

Снова глоток. Жгучий, холодный сок со вкусом вишни — как кровь на губах. В лицо бьёт жаром, на щеках — румянец, голова — кругом.

Властное движение руки — и массивное тело немца покорно опускается на матрац. Позволяет нависнуть над ним.

Обхватила его колени своими, опираясь на плечи, с жадным вздохом припала к устам — и сжалась от пробирающего холода. Крепкие руки, как оковы, притягивают к себе.

Поцелуй — вечность, озарённая мраком.

Алина нашла в себе силы отстраниться на миг, медленно поднялась, проводя ногтём вдоль шеи — и ниже, ловко расстёгивая пуговицы, обнажая крепкую грудь. Зажмурилась, представляя, как окрасит эту кожу в алое, оставляя надрезы, уже предвкушая услышать его мелодичные стоны. Готов же, готов отдаться ей, вот, лежит перед ней, такой сильный — и весь её.