Машина неизвестного старика

22
18
20
22
24
26
28
30

— Если извозчик, то самый шикарный, а скорей собственный выезд, — подумал я, и это обстоятельство еще более меня подогрело.

Сели мы и поехали. В коляске, да в темноте, я осмелел, сначала целовал ручки, потом добрался и до шейки… Кожа всюду нежная, горячая, атласистая… Обезумел я совершенно, а она тихо смеется жемчужным задорным смехом…

Ехали мы очень быстро и что-то очень далеко, ну я, конечно, совершенно не замечал дороги. Наконец, коляска остановилась. Маска моя говорит: «Здесь» и выпрыгивает из экипажа, я, конечно, за нею, беру ее под руку… Идем в какую-то решетчатую калитку, рядом такие же ворота, дальше каменная стена; мелькнуло соображение — какая-нибудь загородная вилла!

Вошли мы в калитку, темнота, какие-то кусты, деревья, под ногами трава… И вот, как только вошли, меня сразу как холодом обдало, — такая вдруг жуть охватила! Все очарование пропало, и чувствую я, что мне страшно до дрожи. Сразу так ярко вспомнилось, что ведь я в Баку, в городе, где ежедневно происходят убийства, грабежи, похищения из-за выкупа, а у меня даже револьвера с собой нет… Спрашиваю я ее неуверенным голосом: «А что, далеко идти?». Она отвечает: «Нет, недалеко!». И послышалось мне в ее голосе что-то новое, резкое и жестокое, и чувствую, что она уж очень крепко прижимает мою руку… И все сильнее меня жуть забирает.

Иду нехотя, замедляю шаги, кругом все деревья, и вот вижу впереди какое-то небольшое белое здание — не то часовня, не то склеп, но, во всяком случае, не дом и не вилла…

Тут уж я не выдержал, резко выдернул руку, остановился и спрашиваю: «Это что же, туда?». Она отвечает: «Да, туда!».

— Ну, нет! — говорю. — Я не пойду!

А она как вскрикнет вдруг совсем новым, незнакомым мне, хриплым голосом:

— Нет! Ты должен идти!

Да как схватит меня за руку, и ясно чувствую я, что это уж не маленькая, бархатная женская ручка, а большая, сухая, жилистая рука… старухи или мужчины.

И такой ужас меня охватил, что прямо волосы дыбом встали… Рванулся я изо всех сил, — едва вырвал руку… да как пущусь бежать изо всех сил назад…

Слышу, сзади бежит она и топает… прямо, как солдат.

Летел, как сумасшедший… Добегаю до калитки… Бац — заперто! Бросился к воротам — тоже!.. Заметался в безумном ужасе: вот-вот она настигнет! И уж не помню, как взобрался по решетке и перемахнул через стену.

И только перескочил, слышу, она подбегает к стене и визжит так злобно, каким-то хриплым, не то мужским, не то проституточьим голосом:

— Га! Думаешь, ушел! Нет, вернешься! Завтра, в 8 часов вечера, ты встретишь меня у городского театра и снова придешь сюда!

Ну, я уже не слушал ее, а как пустился драть по улице… Вот никогда, за всю кампанию, ни под каким огнем не бежал так быстро, как тогда.

Бегу, улицы все пустынные, мне незнакомые, кругом одни заборы, ни жилья, ни души живой… И еще пуще страх меня забирает, еще сильнее бежать припускаюсь.

Бежал, бежал, наконец добежал до первого городового, помню, обрадовался ему, как отцу родному, и тут опомнился. Спросил — какая улица. Тот ответил и очень что-то странно на меня посмотрел, наверное, вид у меня был ужасный…

Ну, сообразил я тут обстановку и пошел домой, и такая меня слабость охватила, что едва приплелся…

Уже светало, когда я вошел в комнату, и прямо одетый плюхнулся на постель, по дороге стул опрокинул.