Но я так и не тронулся с места. Я вовремя понял, что мир кажется большим только если смотреть из Европы. Стоит пересечь Атлантику или оказаться в Коломбо, как мир съеживается и начинает душить вас, словно превратившись в пыльный чердак.
Сегодня утром я проснулся из-за уличного шума на площади Республики.
Париж дохнул мне в лицо своим воздухом, насыщенным запахом бензина. Ах, запах каждой столицы мира всегда sui generis[65], что позволяет мне думать, что каждый город является самостоятельным живым организмом, состоящим из множества сложных клеток, таких, как у человека. Или же города состоят из отдельных существ, подобных термитам. Это трусливые спруты, жадно присосавшиеся к коже Земли.
Париж пахнет свежими дрожжами, кофе и цикорием; Лондон — мастикой для полов; Амстердам — старой покрытой плесенью мебелью; Копенгаген — раздавленной земляникой; Берлин — фосфором; Бремен — аптечной ромашкой; Прага — дыханием чахоточного больного.
Я не могу понять, почему, просыпаясь на берегу Балтийского моря в пахнущем гнилыми водорослями воздухе возле старых немецких или шведских барок, я иногда внезапно ощущал упрямый аромат тубероз?
Странствия захватили меня. Я бежал — но куда и от кого? Или от чего? Мог ли я знать ответ?
Ребенком, на бесконечной солнечной улице, я иногда мчался, словно жеребенок, чтобы проверить, всегда ли за мной следует моя тень? Наконец, задыхаясь и выбившись из сил, я останавливался и оглядывался, надеясь увидеть плоский силуэт своей далеко отставшей измотанной тени, валяющейся на солнечной мостовой.
Но разве сейчас я занимаюсь чем-то иным, а не бегством от грязной тени своей души?
Да, но что это за тень?
Странствия. Я мог бы представить их в виде простейшего уравнения, составными элементами которого будут банальные сцены из пьес парижских театров: вот улица с домами свиданий в Тулоне, вот девушки, джин и розовые шляпки, залитые голубым светом на Камершиал Роуд[66], вот отвратительный грязный переулок в Бресте, на котором находится старая тюрьма, вот нелепые пустынные улицы Антверпена…
Этот поезд…
Он несется в неизвестность, описывая кривые, он должен пройти через городок, когда-то небольшой, но теперь разросшийся.
Ах, это не имеет значения…
Добравшись до него, я постараюсь уснуть, хотя бы в привокзальной гостинице…
Меня никто не узнал…
Служащий на вокзале вежливо приветствовал меня… Оказалось, нет, не меня, а какую-то проходившую мимо даму.
Большая светящаяся реклама заливала оранжевыми неоновыми лучами, за неимением прохожих, пустую привокзальную площадь с «Универсальными магазинами Блана».
— Мой красавчик, — проворковал голос за моей спиной. — Мой малыш, которого я буду любить.
Запах грязной церковной паперти… Она бросала мне в затылок одно слово за другим. Наверное, в поезде она вылила на себя флакон дешевых духов.
— Никто не узнал меня, — громко сказал я. — Хотя, нет…