— Завтра, — сказала Стелла, — полнолуние.
Она остановилась посреди полосы лунного света и посмотрела на него. Ее волосы, тускло поблескивавшие в мягком свете луны, были восхитительны. Она странно взглянула на него, на один только миг, и он шагнул к ней, словно хотел обнять; но остановился, разочарованный ее холодностью. Стелла слегка изменилась в лице, и они продолжили прогулку.
— А жаль, — вдруг заявил он. — Как раз завтра мне нужно уехать.
— Куда же?
— В Нью-Йорк. На заседание попечительского комитета школы. Теперь, когда дети учатся, мне, кажется, пора уже в этом поучаствовать.
— Ты в воскресенье вернешься?
— Если ничего такого не произойдет, то да, а так — позвоню.
— В воскресенье Эд Хотон приедет и еще, может быть, все Эймсы.
— Я рад, что ты не будешь одна.
Вдруг Билл вспомнил тот пароходик, что плыл когда-то по реке, и Мей Пэрли на палубе, в свете летней луны. Эта картина была символом его юности, его вступления в жизнь. Он не просто помнил сильнейшее волнение, испытанное той ночью, но вдруг ощутил его опять, ее лицо так близко от его, порывы пульсирующего воздуха вокруг них, а они стоят у спасательной шлюпки, и еще — чуть шершавый на ощупь лодочный брезентовый чехол…
Когда на следующий день таксист довез его до Уитли-Виллидж, он вдруг почувствовал страх. Ведь одиннадцать лет прошло, — а вдруг она умерла… или уехала. Или, может, он просто пройдет мимо нее на улице, даже не заметив усталую, уже поблекшую женщину, которая одной рукой толкает коляску, а другой держит за руку еще одного ребенка.
— Мне бы найти мисс Мей Пэрли, — сказан он таксисту. — Сейчас она, наверное, Фицпатрик.
— Фицпатрик? Это который с завода?
В полицейском участке удалось, после ряда вопросов, выяснить, что Мей Пэрли действительно теперь миссис Фицпатрик. И что живут они сразу за окраиной города.
Через десять минут такси остановилось у белого дома в колониальном стиле.
— Они его из сарая перестроили, — сказал таксист, хотя его никто и не спрашивал. — В каком-то журнале даже фотографии были.
Билл увидел, что кто-то разглядывает его из-за проволочной сетки во входной двери. Это была Мей. Дверь медленно отворилась, она стояла в прихожей, совершенно не изменившаяся, такая же тонкая, как прежде. Он непроизвольно протянул к ней руки, но, сделав шаг ей навстречу, так же непроизвольно опустил их.
— Мей.
— Билл.
Вот она. Какое-то мгновение он обладал ею всей, ее хрупкостью, ее неброской, тлеющей, как уголек, красотой; но потом он снова ее потерял. Он не смог бы обнять ее, как не смог бы обнять незнакомку.