В рюкзак Ника подваливает кирпичей трусость. Ему не хочется в тюрьму. Он не фанат высот. Лишь любовь ведет его по утесу. Адиантум заряжена потребностью спасти все живое.
Локи поднимает ладонь.
— Видите фонарик? Гриф и Искра. Они нас слышат, — он прикладывает руку к губам и ухает. В высоте леса снова сверкает свет, нетерпеливо. Это тоже вызывает у Локи смех. — Засранцам не терпится спуститься. Чувствуете?
Нику уже самому не терпится, а он еще не поднимался. Они плетутся последние сотни футов по колее. Из кустов возникает профиль — такой огромный, что спутать его невозможно.
— Вот и он, — ни к чему говорит Локи. — Вот и Мимас.
Изо рта Ника вырываются звуки — слоги, значащие примерно «О, безнадежный Иисусе». За недели он насмотрелся на чудовищ, но такого еще не видел. Мимас шире старой фермы его прапрапрадедушки. Здесь, когда их накрывает закат, ощущение первобытное — даршан, столкновение лицом к лицу с божественным. Ствол уходит прямо вверх, как дымоход, и отказывается останавливаться. Это мог бы быть и Иггдрасиль, Мировое древо с корнями в преисподней и кроной — в небесах. В семи футах от земли из широкого бока растет второй ствол — ветка больше Каштана Хёлов. Выше вырываются еще два. Весь ансамбль выглядит как какое-то упражнение по кладистике, Эволюционное Древо Жизни — великая идея, пускающая целые семейные деревья на протяжении долгого времени.
Хранитель добредает к глазеющей Адиантум, гадая, не поздно ли сбежать. Но даже в гаснущем свете ее лицо сияет от правого дела. Все возбуждение, что было такой важной ее частью с тех пор, как она свернула на его гравийную дорожку в Айове, ушло, сменилось уверенностью чистой и болезненной, как у одинокой зовущей совы. Она раскидывает руки поверх борозд. Как блоха, готовая обнять свою собаку. Ее лицо приникает к титаническому стволу.
— Поверить не могу. Поверить не могу, что такую штуку можно защитить только нашими телами.
— Если никто не теряет деньги и физически не страдает, то закону наплевать, — говорит Локи.
В основании дерева между двумя огромными наплывами есть угольно-черное дупло, где сегодня могли бы заночевать все трое. Следы черной сажи взбегают ввысь — шрамы пожаров, горевших задолго до того, как появилась Америка. Прореха в нижней кроне напоминает об ударе молнии — таком недавнем, что еще сочится смола. А откуда-то сверху, из спутанной массы, невероятно далеко над землей, слышатся радостные крики двух уставших людей вне своей стихии, которые сегодня просто хотят в сухость, тепло и безопасность, на несколько часов.
К ним что-то скатывается. Хранитель вскрикивает и оттаскивает Адиантум подальше. На землю шлепается змея. Веревка болтается в воздухе — шириной с указательный палец Хранителя — перед шахтой шире его поля зрения.
— И что нам с этим делать? Привязать рюкзаки?
Локи посмеивается.
— Залезать.
Он достает сбрую, бухты узловатой веревки и карабины. Надевает ремень на пояс Хранителя.
— Погоди. Это что? Это скобки?
— Мы ей уже давно пользуемся. Не переживай. Твой вес придется не на скобки и скотч.
— Нет, мой вес придется на этот вот шнурок.
— Он выдерживал кое-что потяжелее тебя.
Между руганью вступает Оливия и берет ремни. Надевает себе на пояс. Локи застегивает ее карабины. Привязывает к тросу двумя узлами Прусика, один — для груди, а второй — для стремени.