Опасность разлетается вдребезги. В ливне стрекота он не сразу слышит, что она твердит.
— Белки-летяги. Они над нами играют уже десять минут.
— Господи! Почему?
Адиантум смеется, гладит его и притягивает обратно в горизонтальное положение.
— Это ты их спроси. Если они еще вернутся.
Она прижимается к нему, живот — на его копчике. Сон нейдет. Есть существа, которые живут так высоко и далеко от человека, что не ведают страха. И — спасибо безумию в его клетках — сегодня, в свою самую первую ночь на самом первом древесном посту — Ник их ему научил.
СВЕТ СОБИРАЕТСЯ НА ЛИЦЕ пятнистыми пригоршнями. Он почти не спал, но встает свежим — так, как обычно полагается трудолюбивым. Перекатывается на бок и поднимает брезент. Внутрь струится весь спектр цветов, от синего до бурого, от зеленого до абсурдно-золотого.
— Чего, — выдыхает в его ухо ее голос, сонный, но заинтересованный. — О господи.
И они смотрят вместе — топографы-канатоходцы ново-открытых краев. Вид надламывает его грудь. Облако, гора, Мировое древо и туман — все переплетено, насыщенная стабильность творения, что и придает силу словам, — лишают его разума и дара речи. Из основной магистрали Мимаса растут повторяющиеся стволы, выстреливают параллельно, как пальцы на поднятой руке Будды, воссоздавая материнское древо в меньшем масштабе, снова и снова повторяя врожденную форму, ветки сталкиваются друг с другом — слишком запутанные и сплавленные воедино, чтобы отследить.
Туман окутал лиственный полог. В просвете кроны Мимаса стоят замотанные марлей китайского пейзажа ватные шпили ближайших деревьев. В сероватых клоках больше твердости, чем в протыкающих их серо-коричневых шипах. Всюду раскинулась фантасмагорическая, ордовикская сказка. Утро, как то время, когда жизнь впервые вышла на сушу.
Хранитель откидывает другую брезентовую стенку вдоль веревки и поднимает взгляд. Выше разворачиваются еще десятки ярдов Мимаса — стволы, что продолжили путь, когда молния покалечила этот. Верхушка сплетенной системы пропадает в низком облаке. Всюду — грибок и лишайник, как кляксы краски из небесного баллончика. Хранитель и Адиантум сидят почти на высоте Флэтайрон-билдинг. Он опускает взгляд. Земля — кукольный пейзаж, что может собрать из желудей и веточек девочка.
Ноги холодеют при мысли о падении. Он опускает брезент. Адиантум смотрит на него — безумие в карих глазах изливается не хуже хохота.
— Мы здесь. Мы справились. Вот где мы должны быть, так они хотят.
Она выглядит так, словно призвана помочь самому чудесному итогу четырех миллиардов лет жизни.
Тут и там над хором великанов поднимаются одиночные шпили. Они похожи на зеленые грозовые тучи — или ракетные шлейфы. Снизу самые высокие соседи кажутся ладанными кипарисами среднего размера. Только сейчас, в где-то семидесяти ярдах над землей, Николас оценил истинный размер немногих стариков — в пять раз больше крупнейшего кита. Великаны маршируют в овраг, откуда они втроем выкарабкались вчера ночью. На среднем плане лес расширяется в более густую и глубокую синеву. Ник читал об этих деревьях и их тумане. Со всех сторон деревья лижут низкое сырое небо, тучи, что сами и помогли засеять. Мотки воздушных иголок— узлистей и заскорузлей, совсем не те гладкие побеги, что растут на земле, — пьют туманы, конденсируют водяные пары и сливают по стокам веток и сучьев. Ник бросает взгляд наверх, на кухню, где вовсю трудится их собственная система сбора воды, скатываются в бутылку капли. Что поразило его изобретательностью вчера ночью — вода из воздуха, — кажется примитивным в сравнении с воображением дерева.
Николас смотрит драму, словно листая бесконечную книгу с картинками. Пейзаж разворачивается хребет за хребтом. Глаза привыкают к барочному изобилию. В тумане купаются леса пяти разных оттенков, каждый — биом еще неоткрытых существ. И каждое дерево принадлежит техасскому финансисту, в жизни не видевшему секвойю, но решившему выпотрошить их все для уплаты долга, который взял, чтобы их приобрести.
Изменение тепла рядом напоминает Хранителю: он не единственное большое позвоночное в этом гнезде.
— Если не перестану смотреть, описаюсь.
Он наблюдает, как Оливия спускается по веревочной лестнице на нижнюю платформу. Думает: «Надо бы отвернуться». Но он живет на дереве в двухстах футах над поверхностью планеты. Белки-летяги изучали его лицо. Туманы из детства мира повернули время на эпохи вспять — и он чувствует, как становится другим видом.