— И я вас тоже люблю.
Оливия под шумок берет из холодильника чей-то ореховый эль — только он там еще не протух — и утаскивает его в свою отремонтированную комнату на чердаке. Там, в постели, выпивает всю бутылку, даже не подняв головы от подушки. Хоть чему-то она научилась. Смазка и кровь с лодыжки оставляют пятна на простыне.
Оливия и Дэйви сегодня днем в последний раз встретились в суде, между ее парами по экономике и линейному анализу. Теперь с их браком покончено, и финальное решение уже не может опечалить ее еще больше. Впрочем, сожаления до сих пор мучают Оливию. Связать жизнь с другим человеком — каприз весны на втором курсе — казалось таким всеобъемлющим, таким залихватским и невинным решением. Два года их родители не могли прийти в себя от ярости из-за такой глупости. Друзья совершенно не понимали. Но Оливия и Дэйви были полны решимости доказать, что все ошибаются.
Они действительно любили друг друга, по-своему, пусть их отношения и состояли в основном из того, что они накуривались, читали Руми вслух, а потом трахались до умопомрачения. Но брак почему-то заставил их мучить друг друга. После третьего раза, когда комната смеха обернулась домом ужасов, а Оливия сломала пятую пястную кость, кто-то должен был протрезветь и выдернуть вилку из розетки. Никакой общей собственности у них не было, как и детей, если не считать их двоих. Развод должен был занять дня полтора. Но длился больше десяти месяцев, в основном из-за ностальгической похоти истца и ответчика.
Оливия ставит пустую банку на батарею, к остальным мертвым рекрутам, и начинает рыться в гнезде всякой всячины у кровати, откуда выуживает дисковый плейер. Развод требует панихиды. Брак был ее приключением, и теперь она должна его отметить. Дэйви забрал томик Руми, но у нее осталась куча их любимой транс-музыки и достаточно дури, чтобы все сожаления превратились в смех. Конечно, есть еще экзамен по линейному анализу. Но до него еще три дня, и Оливия всегда учится лучше, когда слегка себя отпускает.
Еще два года назад, даже несмотря на первоначальное возбуждение, ей должно было прийти в голову, что отношения, в которых она умудрилась трижды солгать за первые два часа свидания, могут оказаться не слишком удачными в долгосрочной перспективе. Тогда они гуляли под вишнями в дендрарии кампуса. Она рассказывала о своей глубокой любви ко всему цветущему, что отчасти казалось правдой, по крайней мере тогда. Потом заявила о том, что ее отец — адвокат по правам человека, опять-таки не совсем ложь, а мать — писательница, что было полной чушью, пусть и основанной на реальных фактах. Оливия не стыдится своих родителей. В начальной школе ее как-то раз даже отстранили от занятий за то, что она врезала одной девчонке: та обозвала ее отца «вялым». Но в мире историй с хорошим концом — ее любимой области — родители были куда меньше того, чем могли бы стать. Поэтому она немного приукрасила их для мужчины, с которым, как уже тогда решила, проведет остаток жизни.
Дэйви тоже солгал. Он заявил, что ему даже диплом не нужен, так как он блестяще сдал экзамены на государственную службу, и Госдепартамент уже предложил ему работу. Выдумка была настолько возмутительной, что казалась даже красивой. Оливия всегда питала слабость к фантазерам. Позже, под снегом из вишневых лепестков, он показал ей маленькую викторианскую жестянку с рекламой восковых усов на крышке, внутри которой лежали шесть длинных тонких пулек травки. Она никогда не видела ничего подобного, разве что в школьных антинаркотических фильмах. И достаточно быстро увлеклась изящным искусством дельтапланеризма над оживленной землей. Так начался ее все еще не закончившийся роман с даром, что не обманывал, роман, который, в отличие от брака с Дэви, наверняка продлится всю жизнь.
Она включает трансовый плейлист, садится на свой любимый подоконник, открывает окно в холодную ночь и выпускает клубы дыма на пожарную лестницу, напоминающую смертельную ловушку. Бренчит телефон, но Оливия не берет трубку. Это один из трех мужчин, которые считают, что разбираются в ее логике, но их заблуждения она больше не собирается поддерживать. Телефон не унимается. У нее нет автоответчика. Зачем использовать устройство, которое обязывает тебя перезванивать? Она считает звонки, это своего рода медитация. Двенадцать, за это время Оливия выдувает два массивных гашишных облака на замерзшую улицу. Из-за безумной настойчивости звонящего круг подозреваемых сужается, пока она не понимает. Это может быть только бывший, он надеется отметить развод последней любовной потасовкой.
ПСИХО-СОЦИО-СЕКСУАЛЬНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ юной Оливии: на такое количество образования она явно не подписывалась, когда приехала в город. Она прибыла в кампус три года назад с игрушечным медведем, феном, аппаратом для попкорна и школьным знаком отличия за достижения в волейболе. Следующей весной Оливия собирается уехать отсюда с табелем, усеянным кратерами, двумя штангами в языке, витиеватой татуировкой на лопатке и дневником таких ментальных путешествий, о которых она даже не могла мечтать.
Она все еще хорошая девочка, ну или вроде того. План состоит в том, чтобы быть полуплохой еще несколько месяцев. А потом она все исправит, взмахнет крыльями и отправится на запад, куда вечно направляются все хорошие неудачники. Оказавшись там — где бы это ни было — она получит в свое распоряжение кучу времени, чтобы сообразить, как извлечь пользу из своей нелепой степени. Когда надо, Оливия умеет быть чрезвычайно изобретательной. А еще она, приложив совсем немного усилий, знает, как стать невероятно милой. Мир меняется, раскрывается с треском. Она может поехать в Берлин, теперь, когда будущее, похоже, направилось туда. В Вильнюс. Варшаву. Куда-то, где правила прямо сейчас куются с нуля.
Музыка бьет по ее дельтовидным мышцам, разум лениво парит. Под кожей основывают колонию пауки. Когда Оливия кладет руку себе на бедро, толчок от прикосновения достигает горизонта идей. Скоро разум начинает штормить, и эти бури связываются в единое целое перед ее глазами, отчего весь беспорядок человеческой цивилизации кажется таким прекрасным и самоочевидным. Вселенная огромна, и Оливии позволено летать по соседним галактикам, стреляя молниями по всему вокруг смеха ради, если только она не злоупотребляет своими способностями и не приносит никому вред. Ей так нравится этот путь.
А потом появляются мелодии, прямо внутри. Оливия выключает плейер и пытается сообразить, как пересечь океан комнаты. Когда она встает, голова продолжает подниматься прямо вверх, в совершенно новый слой бытия. Смех помогает ей сдвинуться с места, найти равновесие, и Оливия плывет по половицам, ее груди сверкают, как драгоценные жемчужины. Не сразу, но она все-таки добирается туда, куда хотела, и замирает на минуту, пытаясь вспомнить, что же ей здесь понадобилось. Так трудно что-либо расслышать из-за мелодий собственного изобретения.
Она садится за свой студенческий стол из ДСП и находит блокнот для песен. Настоящая нотная запись для Оливии — все равно что тайное письмо, потому она изобрела свою собственную систему для сохранения мелодий, приходящих к ней, когда она выходит за пределы. Цвет линий, их толщина, расположение — все это помогает кодировать подаренные мотивы. И на следующий день, после того как шум уляжется, она может посмотреть на эти каракули и снова услышать музыку. Словно ловишь кайф от кого-то, кто курит рядом, бесплатно.
Сегодняшняя мелодия вдавливает ее прямо в кресло, когда оркестр неизвестных инструментов исполняет песню, которую ангелы будут играть Богу, когда Он решит вернуть всех домой. Это лучший внутренний саундтрек, который у нее когда-либо получался, возможно, лучшее, что она вообще сделала в своей жизни. Оливия начинает плакать, хочет позвонить родителям. Хочет спуститься вниз и обнять своих соседок, на этот раз по-настоящему. Музыка говорит:
Но от мелодии и блаженства кожу щекочет. Идея горячего душа приобретает религиозную настоятельность. В построенной из чего попало душевой — вырезанной из того же чердака, что и спальня, — северная стена покрыта инеем изнутри. Секрет в том, чтобы пустить горячую воду, а только потом раздеться. К тому времени как Оливия залезает под струи, она уже чуть не падает в обморок от голода, а воздух внутри напоминает водоворот изо льда и пламени в узорах пейсли. Она смотрит вниз. Пол в кабинке заливает кровавая пена. Оливия кричит. Потом вспоминает о порезанной лодыжке. Натирает мылом кровоточащую рану и снова начинает хихикать. Люди такие хрупкие. Как они так долго протянули, чтобы учинить все это дерьмо вокруг?
Ногу ужасно жжет. Порез неровный и уродливый. Если будет шрам, Оливия сможет его спрятать под еще одной татуировкой — например, цепочкой вокруг лодыжки. Она проводит мылом вверх по ногам. Гладкость кожи кажется лучшим подарком при разводе, о котором только может мечтать девушка. Каждое прикосновение словно разряд тока. Тело вспыхивает, требуя удовлетворения.
Кто-то тяжело стучит в дверь.
— У тебя там все в порядке?
Оливия не сразу справляется с собственным голосом.
— Уходи, пожалуйста.