Отец растерян, так же себя чувствует и Оливия, когда лежит ночью в постели, уверенная, что больше никогда не обретет того, что ей показали, когда она умерла. Теперь же, после смерти, она слышит страх в голосе отца — темные подводные течения в адвокате, о которых она даже не подозревала. В первый раз с самого детства ей хочется его успокоить.
— Папа, я облажалась. Дошла до предела. Мне нужно отдохнуть.
— Приезжай домой. Сможешь отдохнуть здесь. Тебе нельзя быть одной на праздниках.
Отец кажется таким хрупким. Он всегда был для нее чужим, человеком процедур даже тогда, когда нужны были страсти. Теперь же ей вдруг приходит в голову мысль, что и он тоже когда-нибудь умрет.
Они годами не говорили так долго. Оливия рассказывает, каково это — умереть. Даже пытается сообщить о призраках на поляне, тех, что так много ей показали, хотя и старается использовать такие слова, чтобы его не напугать. «Импульсы. Энергия». Дважды он уже хочет запрыгнуть в машину, проехать 650 миль и привезти ее домой. Но Оливия отговаривает его. Семьдесят секунд смерти придали ей странную силу. Между ними все изменилось, словно теперь он стал ребенком, а она — стражником.
Оливия просит о том, чего раньше никогда не просила. — Позови маму на минутку. Хочу с ней поговорить.
Теперь она понимает, как успокоить ярость матери. К концу разговора обе женщины в слезах и обещают друг другу безумное.
ОЛИВИЯ ОДНА В ПАНСИОНАТЕ с Рождества до Нового года. Весь дурман она смывает в туалет. Ей присылают оценки: две «неудовлетворительно», «слабо с минусом» и «удовлетворительно». Буквы лишь отвлекают от того, что она с таким трудом пытается вспомнить. Целыми днями Оливия почти ничего не ест. Снежная буря покрывает город ювелирной коркой. Срывает ветки с дубов и кленов. Оливия сидит на кровати, там, где остановилось ее сердце, положив блокнот с песнями на колени. Встает, делает шаг. То место на полу, где Дэйви нашел ее, кажется горячим под босыми ногами. Она жива, но не понимает почему.
Ночью Оливия не спит, смотрит вверх, вспоминает то, как оказалась рядом с единственным важным открытием в своей жизни. Ей прошептали наставления, но она не смогла их записать. Молитвы срываются с губ все легче. «Я неподвижна. Я слушаю. Что вы хотите от меня?» В канун Нового года она засыпает в десять. Через два часа просыпается от стрельбы и вскакивает с криками. А потом часы подсказывают: фейерверки. Пришли девяностые.
Соседки возвращаются уже в новом году. Обращаются с ней так, будто она больна. Боятся ее теперь, когда вся стервозность Оливии исчезла. Оливия сидит на кухне, пока люди вокруг шутят, обдалбываются и стараются не обращать внимания на призрака за столом. Ее поражает, что раньше она никогда не чувствовала их печали или не замечала их отчаяния. Поразительно, но они все еще верят в свою безопасность. Живут так, словно хлипкие шайбы, прокладки и липкая лента, на которых держится их существование, не дадут им расклеиться. В глазах Оливии они стали ранимыми, а потому бесконечными родными.
В первый день нового семестра Оливия сидит на краю аудитории, похожей на чашу, пока красноречивый лектор рассчитывает страховые взносы и прибыли, нужные для того, чтобы как страховая компания, так и покойник чувствовали себя в выигрыше.
— Страхование, — говорит он, — это основа цивилизации. Не будет страхового пула — не будет небоскребов, блокбастеров, крупномасштабного сельского хозяйства и организованной медицины.
Пустое место рядом с Оливией шуршит. Она поворачивается. Там, в нескольких дюймах от ее лица, находится то, о чем она молилась. Конус заряженного воздуха врывается в ее мысли. Они вернулись, манят. Хотят, чтобы она встала и вышла из аудитории. Оливия сделает все, что они попросят. Спустившись по каменным ступеням в своем зимнем пальто, она пересекает обледенелый главный двор. Огибает классные комнаты, библиотеку, общежитие для первокурсников, идет, не задумываясь, увлекаемая призраками. На мгновение Оливия думает, что ее пункт назначения — кладбище Гражданской войны к югу от кампуса. Затем становится ясно, что она направляется к стоянке, где держит свою машину.
Сев в автомобиль, она понимает, что ехать придется долго. Останавливается у пансионата, чтобы забрать вещи. За три подъема перетаскивает все, что хотела. Кучей сбрасывает одежду на заднее сиденье. И уезжает.
Машина пробирается на внутриштатное шоссе. Вскоре Оливия минует осоковые луга и дубовые рощицы к северо-западу от города. Сквозь снег на полях пробивается стерня прошлой осени. Оливия едет долго, подчиняясь призракам. Как радиостанция из другого города, их сигнал то совершенно чистый, то его забивает статика. Она стала инструментом их воли.
За Моми дорога сворачивает на юго-запад. Шоколадный батончик в бардачке — это завтрак Оливии. В кошельке у нее несколько купюр и дебетовая карта, на которой лежит меньше двух тысяч долларов. В голове ничего даже отдаленно не напоминает план. Но Оливия помнит, что Иисус говорил о цветах и не беспокоиться о дне завтрашнем. Как-то монахини заставили каждого студента зазубрить строчку из Библии: она выбрала эту, чтобы позлить учителя, который был помешан на личной ответственности. Ей нравился Иисус, который бы ужаснул каждого законопослушного, стяжательного американского христианина. Иисус-коммунист, безумный разоритель торговцев и друг бездельников. «Довольно для каждого дня своей заботы»[40], Неожиданно порыв раскаяния проносится сквозь нее. «Я пропускаю „Статистический анализ“». До этого момента в жизни она и так пропустила все. Теперь анализ исчезнет, и вскоре она, наконец, все узнает.
Сумерки и Индиана приходят быстрее, чем ожидала Оливия. Тьма падает смехотворно рано, ведь солнцестояние было недавно. Оливия изголодалась по настоящей еде и так устала, что время от времени врезается в занесенный снегом отбойник. Призраки исчезают на полчаса. Ее уверенность сразу сходит на нет. Трудно одновременно молиться и вести. Впереди расстилаются пустые кукурузные поля настоящего Среднего Запада. Оливия понятия не имеет, почему тут оказалась. Потом что-то снова занимает пассажирское сиденье, и она успокаивается на следующую сотню миль.
Дэйви как-то сказал ей, что в машине лучше всего спать рядом с гипермаркетом. Она довольно легко находит такой, загоняет автомобиль в хорошо освещенный угол расчищенной стоянки, прямо под камеры безопасности. Быстрый забег внутрь, пописать и купить еды, а потом Оливия возвращается в машину, устроив лагерь на заднем сиденье. Она засыпает под тремя слоями одежды, молясь, ожидая и слушая.
ЭТО ИНДИАНА, 1990 ГОД. Здесь пять лет — это поколение, пятьдесят — археология, а все, что старше, превращается в легенду. И все же места помнят то, что люди забывают. Автостоянка, на которой спит Оливия, когда-то была фруктовым садом, чьи деревья посадил кроткий, сумасшедший последователь Сведенборга, который бродил по этим местам в лохмотьях и оловянном котелке вместо шапки, проповедовал о Новом Рае и тушил костры, чтобы те не убивали жуков. Ненормальный святой и убежденный трезвенник при этом снабжал четыре штата таким количеством сбраживаемого яблочного пюре, что каждый первопроходец в возрасте от девяти до девяноста лет мог не просыхать в течение десятилетий.
Весь день Оливия следовала за Джонни Яблочным Семечком. Однажды она прочитала об этом человеке в комиксе, который дал ей отец. Там его изобразили как супергероя, способного создавать вещи из грязи. В тексте ничего не говорилось о филантропе с нюхом на собственность, о бродяге, который умрет, владея тысячей двумястами акров самой богатой земли в стране. Она всегда считала его просто мифом. Ей только предстоит узнать, что мифы — это фундаментальные истины, превращенные в мнемонические коды, инструкции, отправленные из прошлого, воспоминания, ждущие того, чтобы стать предсказаниями.