Верхний ярус

— Ты кричала.

— Но больше не кричу. Спасибо!

Она материализуется в комнате. Тело, задрапированное полотенцем и паром, сияет от желания. Даже студеный воздух ласкает ее, как секс-игрушка. Мир не может предложить ничего лучшего, кроме как вознести на вершину экстаза. Оливия сбрасывает полотенце и растягивается на кровати. Падение на одеяло кажется вечностью и с каждой секундой делается все лучше. Она протягивает руку в тень лампы на полу, чтобы отключить ее и погрузиться в восхитительную тьму. Но когда влажная рука дотрагивается до выключателя на дешевой розетке, все напряжение дома входит в ее конечность и вливается в тело. Мускулы сжимаются от разряда, словно в каком-то научном эксперименте, смыкая ладонь вокруг электричества, убивающего Оливию.

Она лежит на кровати, обнаженная, мокрая, бьется в конвульсиях, вторая рука поднята в воздух, Оливия пытается выдавить слово «помогите» со дна легких через рот, застывший от напряжения. Прежде чем останавливается сердце, она умудряется издать двусмысленный стон. Соседки внизу слышат его — уже второй за ночь. От грубой интимности этого звука они краснеют.

— Оливия, — говорит одна, ухмыляясь.

— Даже не спрашивай.

Когда она умирает, во всем доме гаснет свет.

СТВОЛ

Мужчина сидит за столом в камере тюрьмы общего режима. Сюда его посадили деревья. Деревья и слишком большая любовь к ним. Он все еще не может сказать, насколько неправ был, выбрал бы эту неправоту снова. Единственный текст, способный ответить на этот вопрос, ширится, нечитаемый, под его руками.

Пальцы скользят по волокнам в деревянной поверхности стола. Мужчина пытается увидеть, как эти дикие петли могли произойти из такой простой вещи как кольца. Некая тайна в угле среза, в плоскости, которая рассекла вложенные цилиндры. Если бы его разум был чуть другим, проблема решилась бы легко. Если бы он сам рос по-другому, то смог бы все увидеть.

Волокна колеблются неровными полосами — толстые светлые, тонкие темные. Мужчина как будто вот уже целую жизнь смотрит на дерево, и вскоре, потрясенный, понимает: он разглядывает годовой маятник, взрыв весны и свертывание осени; в среде, которую создала сама древесина, записано биение песни размером в две четверти. Волокна колеблются, как горные хребты и впадины на топографической карте. Бледные рвутся вперед, темные сдают назад. На секунду из углового среза стола как будто проявляются цельные кольца. Мужчина может увидеть их истории. Но он безграмотен. Понимает, что широкие — это хорошие годы, а узкие — плохие. Но ничего больше.

Если бы только он мог их прочитать, перевести… Если бы только был немного другим существом, тогда узнал бы о том, как светило солнце и шел дождь, куда дул ветер, как сильно и как долго. Он смог бы расшифровать невероятные проекты, организованные почвой, убийственные морозы, страдания и борьбу, нехватки и излишки, нападения насекомых, годы роскоши, пережитые бури, сумму всех шансов и угроз, что наступали со всех сторон, в каждое время года, прожитое этим деревом.

Палец мужчины двигается по тюремному столу, стараясь выучить чужой почерк, переписать его, подобно монаху в скриптории. Он отслеживает волокна и думает обо всем том, что мог бы ему рассказать этот древний нечитаемый альманах, обо всех тех вещах, про которые могло бы поведать ему вспоминающее дерево в этом месте заключения, где нет смены времен года и одна установленная погода.

Она умерла на одну минуту и десять секунд. Ни пульса, ни дыхания. Потом тело Оливии отбросило от лампы, когда сгорели предохранители, оно перевалилось через край кровати и упало на пол. Удар запустил остановившееся сердце.

Голая, без сознания лежащая на сосновых половицах: такой Оливию находит ее новый бывший муж, когда приходит в надежде на крупный скандал, за которым последует примирительный секс. Он срочно отвозит ее в университетскую больницу, где она приходит в себя. Оливия все еще под кайфом. Ребра в синяках, рука обожжена, на лодыжке порез. Помощник доктора хочет получить полный отчет, который Оливия дать не может.

Беспомощный, безутешный бывший муж оставляет ее в руках врачей. Те хотят провести неврологическую оценку. Сканирование. Но Оливия убегает, пока за ней никто не смотрит. Это университетская больница, и все заняты. Она непринужденным шагом проходит по вестибюлю, само воплощение здоровья. Кто ее остановит? Возвращается в пансионат и баррикадируется в своей комнате. Соседки по дому поднимаются на чердак, чтобы проверить ее, но она отказывается открывать дверь. Целых два дня прячется в комнате. Каждый раз, когда кто-то стучит, изнутри раздается голос: «Я в порядке!» Соседки не знают, кому звонить. Из-за двери не доносится никаких звуков, кроме приглушенного шарканья.

Оливия спит и молчит, держится за ушибленные ребра и пытается вспомнить, что произошло. Она умерла. В те секунды, пока у нее не было пульса, ее манили какие-то большие, мощные, но совершенно отчаявшиеся силуэты. Ей что-то показывали, ее умоляли. Но как только она вернулась к жизни, все исчезло.

Она находит свой блокнот с песнями, тот упал за стол. Цветные записи воссоздают мелодию, появившуюся в голове незадолго до того, как ее убило электрическим током. С помощью музыки она воссоздает большую часть вечерней катастрофы. Видит, как расхаживает по чердаку, такая зависимая от собственного тела. Все равно что смотреть на то, как животное в зоопарке кружит внутри клетки. Впервые она понимает, что в словосочетании «быть одной» кроется противоречие. Даже в самые сокровенные телесные моменты с ней рядом находится что-то еще. Оно говорило с ней, когда она была мертва. Использовало голову как экран для бестелесных мыслей. Она прошла через треугольный туннель рябящего цвета и вышла на поляну. Там призраки — Оливия не понимала, как еще их называть, — сняли с нее шоры и позволили ей посмотреть насквозь. А затем она снова упала в свое тюремное тело, и все невероятные видения, скользившие перед глазами, размылись в ничто.

Оливия думает: «Может, у меня повреждение мозга?». По несколько раз за час ей нужно закрывать глаза, пока слова двигают безмолвные губы. «Скажите мне, что случилось. Что мне теперь делать?» Она не сразу понимает, что молится.

ОЛИВИЯ ПРОПУСКАЕТ ВСЕ ЭКЗАМЕНЫ. Звонит родителям и говорит, что на Рождество не приедет. Отец сбит с толку, а потому явно уязвлен. Обычно она просто старается его перекричать. Но злость других людей не может навредить той, что уже умерла. Она рассказывает ему обо всем — о своей одинокой вечеринке по поводу развода, об ударе током. Теперь скрывать бессмысленно. Что-то наблюдает за ней — огромные живые стражи знают, кто она такая.