Верхний ярус
Рэй сегодня вел машину, поэтому трезв больше, чем ему хотелось бы, он откладывает щетку и подходит к ней. Она кладет ему голову на ключицу. Зубная паста сочится у жены изо рта на его клетчатый халат. Паста и слюна повсюду. Рот Дороти словно полон камешков.
— Мне просто хочется встать в вестибюле театра перед спектаклем и сказать каждому: «Не будет, сука, никакого ребенка!»
Он заставляет ее сплюнуть и вытирает рот салфеткой. Потом ведет Дороти в кровать, место, которое в последние два месяца больше напоминает Рэю двухместный гроб. Приходится поднять ей ноги, а затем подтолкнуть, чтобы она освободила для него место.
— Мы можем поехать в Россию. — Приятно снова говорить своим голосом, так как последние несколько часов он изображал чересчур вкрадчивого персонажа. Рэю больше не хочется играть в спектаклях, никогда. — Или в Китай. На свете так много детей, которым нужны родители.
В театре есть прием, который называется «повесить абажур». Скажем, из стены за кулисами торчит большой и уродливый кусок трубы, а избавиться от него нельзя. Повесьте на него колпак или абажур и скажите, что так и надо.
Дороти говорит невнятно из-за влажной подушки.
— Он не будет нашим.
— Конечно, будет.
— Я хочу маленького РэйРэя. Твоего ребенка. Мальчика. Такого, каким ты был.
— Но он не будет…
— Ну или маленькую девочку, вроде меня. Мне все равно.
— Дорогая. Ну не надо так себя вести. Ребенок — это тот, кого ты вырастил. А не тот, чьи гены…
— Гены — это то, что мы получаем, черт побери. — Она ударяет ладонью по матрасу и пытается встать. Но поднимается слишком резко и падает. — Единственная. Вещь. Которой. Мы. Обладаем. По-настоящему.
— Мы не обладаем нашими генами, — говорит Рэй, забыв упомянуть о том, что вместо нас ими вполне могут владеть корпорации. — Послушай. Мы поедем куда-нибудь, где слишком много детей. Усыновим двух. Мы будем любить их, играть с ними, научим их, как отличать хорошее от плохого, и они вырастут, неразрывно связанные с нами. И мне все равно, чьи гены в них будут.
Дороти закрывает голову подушкой.
— Вы только послушайте его. Этот парень любит всех. Так давайте подарим ему собаку. Или нет, какой-нибудь овощ, о котором забудем, как только высадим в саду.
А потом она вспоминает об их обычае на годовщину, которым они пренебрегали последние два года. Подскакивает, чтобы забрать слова, уже вылетевшие наружу. Но ее плечо врезается ему в челюсть, когда Рэй наклоняется вперед. От удара он прикусывает язык. Рэй вскрикивает, потом хватается за лицо, искаженное болью.
— О, Рэй. Блин. Черт бы меня побрал! Я не… Я не то имела в виду…
Он машет рукой. «Я в порядке». Или: «Да что с тобой не так?» Или даже: «Отстань от меня». Она не может сказать точно, десять лет брака и другие любительские постановки тут не помогают. Во дворе вокруг дома растения, которые они посадили за прошедшие годы, обретают значение, создают смысл также легко, как делают сахар и древесину из воздуха, солнца и дождя. Но люди ничего не слышат.
НА ЗАПАД ВЕДУТ пять федеральных трасс, словно пальцы перчатки, положенной на континент, с запястьем в Иллинойсе. Оливия едет по средней. Теперь у нее есть цель — как можно быстрее добраться до Северной Калифорнии, прежде чем последние деревья, огромные, как ракеты, не срубят. Она пересекает Миссисипи в районе Четырех городов и решает отдохнуть на Самой большой стоянке грузовиков в мире, на шоссе 1-80, сразу за границей Айовы. Это место больше похоже на небольшой городок. На ее выбор столько заправок, что она даже сосчитать не может, не замерзнув. Несколько сотен грузовиков толкутся вокруг места, куда она подъезжает, они напоминают огромных акул в неистовости кормления.