С яблоком вот какая штука: оно застревает в горле. Это пакетная сделка: похоть и понимание. Бессмертие и смерть. Сладкая мякоть с цианидными семечками. Удар по голове, от которого рождаются целые науки. Золотой восхитительный диссонанс, подарок, подброшенный на свадебный пир, из-за которого разгорается бесконечная война. Это фрукт, но в нем таится жизнь богов. Первое и самое страшное преступление, но и удачная неожиданность. «Благословенно то время, когда было сорвано яблоко»[41].
И вот какая штука с яблочными семечками: они непредсказуемы. Потомство может быть любым. Уравновешенные родители рождают дикого ребенка. Сладкое может стать кислым, а горькое — маслянистым. Единственный способ сохранить вкус сорта — привить черенок на новый подвой. Оливия Вандергрифф удивилась бы, если бы узнала, что каждое яблоко с именем восходит к одному и тому же дереву. «Джонатан», «Макинтош», «Империя»: удачные ходы в карточной игре рода
А названное яблоко — это патентоспособное яблоко, как сказал бы отец Оливии. Однажды она поссорилась с ним из-за одного дела. Он помогал транснациональной компании засудить фермера, который сохранил часть прошлогоднего урожая сои и пересадил ее, не заплатив при этом роялти. Оливия была возмущена.
— Вы не можете владеть правами на живое существо!
— Можем. И должны ими владеть. Защита интеллектуальной собственности — это корень богатства.
— А что насчет сои? Ей кто-то что-то заплатил за интеллектуальную собственность?
В его хмуром осуждающем взгляде читалось: «Чья ты дочь?»
Человек, который когда-то владел участком, на котором она сейчас спит, — бродячий яблочный миссионер в шапке-кастрюле, — был уверен, что черенкование причиняет дереву боль. Он собирал семена яблок из мельничного жмыха и высаживал сады, каждый раз продвигаясь чуть дальше на запад. И какие бы семена он ни посеял, они пускались в свои преднамеренные и непредсказуемые эксперименты. Благодаря взмахам его руки, словно по воле тайной магии, полоса от Пенсильвании до Иллинойса превратилась во фруктовые деревья. Весь день Оливия ехала по этой стране. Сейчас она спит на парковке, которая когда-то была садом, полным непредсказуемых яблок. Деревья исчезли, и город забывает о них. Но не земля.
Оливия просыпается рано, окоченевшая от холода, под кучей одежды. Автомобиль наполнен существами из света. Они повсюду, их красота невыносима, они такие, какими были в ту ночь, когда у нее остановилось сердце. Они проходят в ее тело и сквозь него. Не ругают за то, что она забыла послание, которое они ей дали. Они просто наполняют ее снова. Оливия так радуется их возвращению, что начинает плакать. Они не говорят вслух. Никаких слов, ничего столь грубого. Даже не сказать, что они существуют сами по себе. Существа — часть Оливии, родственники в каком-то смысле, просто тот пока не ясен. Эмиссары творения — того, что она видела и знала в этом мире, потерянного опыта, забытых крупиц знаний, отсеченных семейных ветвей, которые она должна восстановить и возродить. Смерть подарила ей новые глаза.
«Ты была бесполезной, — напевают призраки. — Но теперь все иначе. Тебя пощадили, вырвали из рук смерти, чтобы ты совершила нечто важное».
«Но что?» — хочет спросить она, но ей лучше оставаться безмолвной и неподвижной.
«Момент жизни уже здесь. Проверка, которой у нее еще не было».
Оливия проживает целую вечность под кучей одежды на заднем сиденье замерзшей машины. Бесплотные сущности с дальней стороны смерти дали о себе знать, здесь, сейчас, на парковке этого магазина, и зовут на помощь. Краешек солнца выступает из-за горизонта. Два покупателя выходят на улицу. Еще только рассвет, а они уже толкают тележку с коробкой размером с их машину. Мысли Оливии сжимаются до точки. «Просто скажите мне. Скажите, что вы хотите, и я все сделаю». Мимо проезжает контейнеровоз, скрежеща передачей на пути к разгрузке. От шума сущности исчезают. Оливию охватывает паника. Они так и не дали ей задание. Она роется в сумке, ищет, чем бы записать. На коробке с каплями от кашля пишет: «пощадили», «проверка». Но эти слова ничего не значат.
Наконец-то по-настоящему наступило утро. Мочевой пузырь Оливии сейчас разорвется. Еще минута, и ничего, кроме туалета, больше не будет иметь значения. Она выходит из машины и отправляется в магазин. Внутри пожилой мужчина приветствует ее, словно старого друга. В огромном ангаре царит показушное шоу благополучия и веселья. В дальнем конце вдоль стены выстроены телевизоры всех размеров, от хлебницы до монолита. Все настроены на одну утреннюю развлекательную передачу. Сотни парашютистов устраивают прямо в небе церковную службу. Оливия бежит пятьдесят ярдов по коридору из экранов и врывается в уборную. Облегчение, когда оно наступает, неимоверное. А потом снова подступает грусть. «Дайте знак, — умоляет она и сушит руки. — Просто скажите, что вы хотите от меня».
В телевизионном коридоре массовая религиозная служба в воздухе сменилась другим собранием. По всей стене, на множестве разных устройств, люди сидят, прикованные друг к другу, в траншее перед бульдозером, дело происходит в маленьком городке, тот, если судить по тексту внизу, называется Солас, штат Калифорния. Быстрый переход и дюжина людей выстраивается в живое кольцо вокруг дерева, которое едва могут охватить. То похоже на спецэффект. Даже с расстояния в камеру попадает только его основание. На стволе исполина виднеется синяя краска. Голос за кадром рассказывает о столкновении, но дерево, воспроизведенное на стене из экранов, настолько ошеломляет Оливию, что она упускает детали. Камера показывает женщину лет пятидесяти с зачесанными назад волосами, в клетчатой рубашке и с глазами, похожими на маяки. Она говорит: «Некоторые из этих деревьев росли здесь еще до рождения Иисуса. Мы уже срубили девяносто семь процентов древних гигантов. Разве мы не можем найти способ сохранить хотя бы последние три процента?»
Оливия замирает. Существа из света, которые устроили засаду в машине, снова окружают ее, говоря: «Вот оно, вот оно, вот оно». Но в тот момент, когда она понимает, что должна быть очень внимательной, сюжет заканчивается и начинается другой. Она стоит, смотрит на дебаты о том, защищает ли Вторая поправка огнеметы. Существа из света исчезают. Откровение превращается в бытовую электронику.
Она выходит, ошеломленная, из чудовищного магазина. Живот свело от голода, но Оливия ничего не покупает. Она даже думать не может о еде. В машине понимает, что должна двигаться на запад. Солнце встает позади нее, заполняя зеркало заднего вида. Поля покрывает розовый от восхода снег. На западном небе начинают светлеть оловянные облака, и где-то под ними лежит момент жизни.
Ей надо позвонить родителям, но она не понимает, как им обо всем рассказать. Проезжает еще пятьдесят миль, пытаясь реконструировать, что же увидела. Убранные поля Индианы сияют желто-коричнево-черным цветом до самого горизонта. Дорога пуста, машин мало, о городах и речи нет. Еще два дня назад на таком шоссе Оливия выжала бы из машины все восемьдесят миль в час. Сейчас же едет так, словно ее жизнь все-таки чего-то стоит.
У границы с Иллинойсом она въезжает на вершину холма. Внизу вспыхивает железнодорожный шлагбаум. Длинный грузовой поезд медленно движется на север к суперузлу Гэри и Чикаго. Ровный стук колес отзывается дабовой мелодией в ее голове. Поезд бесконечен; Оливия устраивается поудобнее. Затем замечает груз. Мимо проносятся вагоны, каждый загружен пиломатериалами. Волнистая река древесины, рассеченная на одинаковые балки, течет мимо и, кажется, ей нет конца. Оливия начинает считать вагоны, но останавливается на шестидесяти. Она никогда не видела столько дерева. В голове загорается карта: вот такие поезда в эту самую минуту проносятся по стране во всех направлениях, питая все большие мегаполисы и их пригороды. Она думает: «Эту демонстрацию они устроили специально для меня». Потом поправляется: «Нет, такие поезда ходят постоянно». Просто теперь она их замечает.
Проезжает последний вагон, шлагбаум поднимается, а красные огни прекращают сверкать. Оливия не двигается. Позади нее кто-то гудит. Она не шевелится. Гудящий жмет на клаксон, потом объезжает ее, кричит в закрытой кабине и трясет средним пальцем так, словно старается зажечь его. Она закрывает глаза: под веками вокруг огромного дерева сидят маленькие люди в цепях.