Кто-то идет за мной.
Я резко оборачиваюсь — и встречаю воспаленным взглядом пустоту коридора.
Никого.
Сердце ломает клетку ребер — как будто если вскрыть их, оно может сбежать. Раздувается в горле вязкий ком тошноты, и световая труба колышется, точно огромная змея — а я у нее в брюхе.
Я помню это чувство. Оно жило со мной долгие недели, прежде чем обрасти гирляндой других, не менее чудовищных. Самое первое… его всегда помнишь лучше всего. Только в этот раз все иначе. В этот раз я под препаратами. А это значит…
Кто-то идет за мной.
Пищит браслет на моей руке, высвечивая рекомендации с дыхательными техниками. Да пошел ты к черту.
Я напоминаю себе, что станция безопасна. Что все мы подписали договор, который гарантирует нам защиту жизни и здоровья. Что тут повсюду системы видеонаблюдения, что на мне браслет, отслеживающий местоположение и все доступные ему показатели. Что в случае чего, меня найдут меньше чем за минуту. Вот только ни черта это меня не успокаивает. Потому что несмотря на все это…
За мной все равно кто-то идет.
— Тиссая уже была на обзорной площадке?
— Обзорной площадке?
Мы с Сершель сидим возле зала для духовных практик — она только что закончила свою молитву, а я медитацию. Цифры на маленьком счетчике на моем браслете перевалили за двадцать — я на этой станции уже три недели.
Тисса медленно кивает. Этот жест она копирует за мной — на их планете согласие выражают поднятием кончиков всех четырех щупальцев. Сершель так больше не может — и повторяет за мной.
— Мне показала рахшаса Мередо. Очень красиво.
— Нет, не была… — да и когда мне? В перерывах между процедурами и занятиями практически не остается свободного времени.
Тисса мнется, мигает черными глазами и молчит. А, точно, она не может что-то предложить старшей женщине, это будет неуважением…
— Может, сходим посмотреть на нее вместе?
Сершель улыбается — мне странно видеть ее улыбку, ведь во рту у них что-то наподобие множества присосок, но я старательно растягиваю губы, чтобы не было видно зубов. Увидев их в первый раз, Сершель впала в какой-то ступор, а потом аккуратно спросила, для чего мне эти камни во рту… я что, не могу их выплюнуть? Когда я объяснила, что это как кости, которые растут из мягких тканей во рту, и нужны они, чтобы перемалывать пищу, тисса и вовсе перестала что-то понимать. Кости? Во рту? Твердые штуки во рту, чтобы есть другие твердые штуки?.. Мне так и не удалось ей объяснить, почему мой вид пищу перемалывает костями во рту, а не руками или чем-то еще. Поэтому зубы я тиссе больше не показываю.
Мы идем по коридорам от медблока в незнакомую мне сторону — а за три недели знакомую часть станции я немного освоила, и мне снова становится гулко и неуютно. За спиной эхо разносит только наши шаги, но давящее чувство чужого присутствия возникает словно бы из ниоткуда, стоит нам завернуть на широкую площадку с огромными окнами в черноту. Пока тисса неуклюже перебирает щупальцами к ним, отказываясь от помощи (“тисса служит тиссае, наоборот — посрамишь потомков до десятого колена и не найдешь дороги в сады предков”), я украдкой оборачиваюсь и оглядываю коридоры — но никого, разумеется, там не вижу. Черт его знает, что такое… может, все-таки препараты у них дают сбой? Мало ли, я привыкла к ним, и они просто перестали действовать…